– А ну осади коня, сволочь! – кричал стрелец, замахнувшийся бердышом. – Изыди, бес! В куски изрублю!

В свете нескольких фонарей была видна мощная фигура стрельца с торчащим из-под шапки рыжим чубом и всклокоченной рыжей бородой, который как игрушкой крутил над головой бердышом.

– Ты почему на богоизбранного государя нашего Петра Алексеевича хулу возводишь, крамольник?! – возмущенно кричал на своего товарища другой стрелец, с саблей наголо наезжая на того жеребцом. – Так ты за Милославских? Предатель!

Он вздыбил коня, да так высоко поднял его, что тот, потоптавшись задними ногами на месте, рухнул вместе с седоком в темный кустарник. Откуда через мгновение раздался храп животного и кряхтение наездника. Толпа стрельцов покатилась со смеху.

– Федька, ты что, на пару с конем медовуху пил, что ли? Смотри, ему понравится – из кружала не вытащишь.

Стрелец поднялся и, ломая кустарник, стал шарить руками, ища узду, и, видимо, случайно задел коня саблей. Тот, испугавшись, заржал, рванулся как бешеный, пнул стрельца копытом, выскочил на дорогу и припустил вперед по тракту.

– Братцы, братцы, – выбираясь из кустов и держась за ушибленное плечо, закричал стрелец. – Не упустите коня, уйдет сволочь, ловите его.

Его товарищ с бердышом, который только что грозился изрубить этого самого Федьку в куски, пришпорил своего скакуна.

– Уйдет! Уйдет ведь гад! – с досадой повторял стрелец.

– Не бойсь, Федька, никуды не денется твоя лошадка. Гришка мастер, ему не впервой ловить беглецов. Он ее быстро заарканит, – успокаивали друзья соратники.

– Зол он на меня, щас скажет: давай алтын за услугу.

– Да вы ж друзья не разлей вода. На постоялом выпьете ендову меда да и поладите. Чай, не впервой собачитесь.

Постепенно голоса стрельцов стихли, а силуэты их растворились в темноте. Наши путешественники еще некоторое время постояли, прислушиваясь к отдаленным, едва уловимым звукам.

– Ну что, аптекарь, поехали, что ли? – нетерпеливо спросил возница. И, не дожидаясь, пока Готфрид ответит, дернул поводья. Лошади тронулись.

– Странно, – задумчиво произнес Петр, – голос этого рыжего стрельца мне показался знакомым. А тебе? – спросил он друга.

– Нет, – ответил Готфрид. – Кого он тебе напоминает?

– Год назад, когда я только появился в лекарской школе, перед распределением по направлениям доктор Блюментрост проводил разбор, на котором он одного здорового рыжего стрельца, помню, звали его Гришка, уличил в нарушении царского указа и причинении убытка царской казне.

– А… да, да, – подхватил Готфрид, – припоминаю тот случай. Тогда мы с дядей были с инспекцией в лечебных палатах на Рязанском подворье, и как раз в дежурство рыжего стрельца. Там еще умер десятник, из-за которого на дыбе изломали жену этого Гришки… Да вот и Филипп его знает, он же сам его до Изюмской черты сопровождал. Ты узнал его, Филипп?

– Кого? – не понял возница.

– Да этого рыжего студиоза из лекарской школы.

– Да откуда ж мне помнить его голос, если он за всю дорогу ни слова не сказал.

– Мне показалось, что это он бердышом махал. Уж больно схож с тем студиозом…

– Может, он, а может, и показалось, – сказал Готфрид.

– Да вообще чудно как-то, – проговорил Петр, – я его видел всего один раз, когда только пришел в школу, он успел рассказать какую-то смешную историю и дать мне кличку – Долговязый. И в этот же день его сначала в застенок отправили, а потом сослали. Помню, староста Кирилл тогда говорил, что сослали его сюда, в Белгородское воеводство на строительство Изюмской черты. Странные совпадения.

– Может, рогожу опустить? – сказал Филипп и посмотрел на Готфрида. – Холодает к ночи-то.