Все присутствующие обратились в слух. И вот что поведал им молодой инок:

«Вот что я скажу вам, братья! – обратился к насельникам келарь Виниамин. – Не по нраву мне наши пришлые гости-миряне! Особливо подозрителен покалеченный. Когда я вправлял ему суставы, сразу понял, что вывернуты они на дыбе. Это значит, что ему был учинен розыск… По какой причине, то нам неведомо. Я заметил, что тело его подвергли наказанию – били батогами, но, судя по следам, не очень сильно. Значит, наказание было простое. Меня насторожило, почему у покалеченного мужика при наказании не отрезали левое ухо. Известно, что простое наказание назначается татю при задуманном и не совершенном им преступлении, а левое ухо отрезают в любом случае для устрашения и назидания другим. А у этого ухо цело! Вы спрашиваете, что я предлагаю? Мы должны узнать, не беглый ли он вор, ускользнувший от наказания. Для этого у иноземца и лекаря надобно затребовать на татя отпускную грамоту от дьяка или воеводы. Если у них таковой нет – заковать всех в железо и до возвращения настоятеля отправить в застенок…»

– Мать честная! – воскликнул Василий и, обернувшись к товарищу, увидел растерянное лицо Егора.

– Что будем делать? – спросил Петр Готфрида, когда послушник замолчал.

– Пока не знаю… – задумчиво протянул тот, – но здесь оставаться опасно.

– Да что там думать, – запальчиво и без страха воскликнул Василий. – Нас пятеро – и две сабли… Неужто не отобьемся?

– Господине, – с испугом в голосе снова заговорил мальчик. – Иноков двадцать пять человек, у них косы и вилы.

Все присутствующие как по команде обернулись к Готфриду и напряженно ждали, что скажет он.

– Двадцать пять иноков… Если каждый из них возьмет хотя бы по палке, никакая ваша сабля их не достанет. Помните, с каким дубьем нас встречал келарь Вениамин, когда мы только приехали? А если они еще и ноги нашим лошадям переломают, то, я полагаю, мы никогда не покинем это урочище, а сгинем в их казематах.

– Что ты такое говоришь, Готфрид? – возразил другу Петр. – Неужели ты думаешь…

– Да тут и думать нечего, – перебил его Готфрид. – Отпускной грамоты, как ты знаешь, у нас нет. Подтвердить, что мы этого мужика выкупили, а не выкрали, нечем. Поэтому нас до возвращения настоятеля закуют в железа, а когда тот вернется, то Вениамин вспомнит, кем он был, и тогда мы расскажем все, что было и даже то, чего никогда не было.

– Так что же делать? – возбужденно и в тоже время растерянно спросил Петр.

– Бежать! И чем быстрее, тем лучше.

– Господине, – сложив ладони, жалостливо произнес юный послушник, – возьмите меня с собой. Не могу я тут больше, бьют, едой обносят, голодно мне здесь… На мово младшего брата на месяц епитимью наложили – приказали в келье каждый день по сто поклонов бить. Келья была студена и сыра. Никитка сильно кашлял… По уставу, кто епитимью несет, того навещать запрещено. На пятый день перестал кашлять… – Юный монах смиренно склонил голову и перекрестился.

На пороге кельи неожиданно появился Филипп.

– Друзья, – воскликнул он, – от трапезной толпа монахов с косами и палками идет в нашу сторону. Что случилось? – Он вгляделся в глубину кельи. – А что, помяс никак помер?

Вместо ответа Готфрид крикнул:

– Выводи упряжку, Филипп, быстрее! Стрельцы, седлайте коней – и к воротам! Бежим! – Он схватил Петра за рукав кафтана и поволок к двери.

– Господине! – снова взмолился юноша и упал на колени, – Христа ради, возьмите меня с собой.

– Беги, открывай ворота! – почти злобно заорал Готфрид на отрока и рывком вытолкнул послушника на улицу.

Мальчишка вылетел из кельи, подхватил руками свой длинный подрясник и побежал по скользкой, размокшей от дождя дороге к воротам. Он бежал и плакал, слезы вместе с дождем заливали глаза. Запутавшись в подряснике, он поскользнулся и упал лицом в грязь. В этот момент мимо него проскакали два стрельца, а следом за ними пролетела и повозка, колеса которой по чистой случайности не проехали по распластанным на земле рукам мальчика. Тот поднял залитое грязью лицо, провел по нему мокрой рукой и исступленно закричал: