– Дай-ка мне фонарь. – Готфрид взял фонарь у Петра и, подняв его, посветил перед собой. Тусклый луч сальной свечи слабо высветил разбитые лапти неподвижно сидящего человека. Он придвинулся ближе к голове мужика и тут же в ужасе отпрянул.

– Что случилось?! – воскликнул Петр, удерживая друга, чтобы тот не упал.

– Там крыса, – дрожащим голосом проговорил Готфрид. – Живая крыса.

– Где?

– У него на плече. Посмотри сам. – Он протянул фонарь другу. – Свети ему на лицо. – Готфрид брезгливо сморщился. Свет озарил неподвижно сидящего мужика. Петр подошел еще ближе. К нему, не сумев побороть любопытства, придвинулись и оба стрельца.

– О боже! – воскликнул Петр. – Она что-то лижет.

Рядом с головой мертвого Офонасия на отвороте кафтана, которым тот был укрыт, сидела серая крыса и слизывала с его груди и щек густую тягучую кровавую массу. Она даже не испугалась, когда мигающий луч осветил ее. Стрельцы вытянули шеи, но тут же отпрянули.

– Фу!.. – вскрикнул один из них и тут же, закрыв рот рукой, выскочил на улицу, где его и вырвало всем тем, что он только что съел.

– Что же с ним случилось? – задумчиво произнес Петр, оправившись от испуга. Не обращая внимания на блевавшего за дверью стрельца, он поднял с пола щепку и прогнал от лица умершего крысу. Этой же щепкой помешал вязкую с белыми прожилками жидкость на щеке и груди мужика. – Я думаю, это содержимое его чрева со сгустками крови. А вот это уже следы кваса. – Он той же щепкой отодвинул сгусток и показал Готфриду на жидкие белесые полосы в тягучей бордовой массе. – Ты ведь помнишь, какого их квас цвета, мы его сегодня с тобой в трапезной пили.

– Да, это квас, – чуть наклонившись, подтвердил Готфрид. – И пахнет квасом. Непонятно, отчего Офонасий умер, ведь не от кваса же и не от того, что его вырвало.

Петр поднял фонарь выше, задрал на покойнике исподнюю рубаху и осветил живот.

– Посмотри на его чрево.

– Вижу, все синее.

– А кожа целая и блестящая.

– От мази? – спросил Готфрид.

Петр пальцем потер по коже.

– Да, это мазь. И даже не впиталась. Давай теперь посмотрим спину.

– Ты ее тоже мазал?

– Да. Подержи. – Петр передал фонарь другу и не церемонясь повалил мужика на бок, а затем перевернул на живот. – Посвети сюда, – попросил он.

Клочья рваной кожи с запекшейся на них кровью почернели. Мазь, наложенная недавно Петром, коркой застыла в складках кожи.

– Смотри, – сказал Петр, – здесь кожа рваная, но не синяя, как на чреве.

– Что это значит?

– Я думаю, когда палачи били помяса батогами по спине, то мышцы под кожей напрягались, лопались и разрывали ее. На чреве же, – Петр щепой потыкал в худой живот помяса, – как ты видишь, мышц почти нет. Значит, в чреве от палок лопались либо кишки, либо сосуды. Поэтому в рвоте и была кровь с едой.

– Да, но от чего же его вырвало?

– А вырвало его от репного кваса. Ты же знаешь, что он будоражит нутро, и от него всегда бывает отрыжка. Когда послушник напоил мужичка квасом, кишки его вздыбились, сначала появилась отрыжка, а потом и рвота пошла. Правда, отчего он умер, мы, наверное, так и не узнаем. Нужно будет спросить келаря, как и где нам его похоронить. – Только успел Петр произнести эти слова, как в келью влетел запыхавшийся послушник Кирюшка и, обращаясь к Готфриду, выпалил:

– Господине… – При этом он рукой откидывал с уха волосы и к чему-то прислушивался. – Господине, – повторил он, – братия после службы не пошла по кельям. Келарь Вениамин собрал всех на паперти и говорил с ними. Я задержался в притворе… – Юный рясофор снова прислушался, затем договорил: – и слышал, что келарь сказал братии…