– А те, что справа, в толстых подпоясанных рубахах, они кто? – почти не шевеля губами, задал вопрос Петр.

– Это великосхимники в свитках. Под ней у них на теле грубая власяница. Ею они усмиряют буйство своей плоти.

Юноша отошел к алтарю, осенил себя крестным знамением, и кивком призвал гостей проделать то же самое. После чего провел их к свободным местам. Петр сидел, как и все монахи, низко склонив голову. Украдкой, не привлекая ничьего внимания, он разглядывал стоявший на столе и наполненный свекольным квасом бурак, выдолбленный из корневища дерева. Вокруг бурака стояли по числу монахов берестяные чаши. Несколько рясофорных монахов разносили деревянные тарелки с едой. До завершения чтения ни один инок не смел скосить взор на поставленную перед ним еду.

Наконец чтец закрыл книгу и произнес: «Богу нашему слава, всегда ныне и присно и во веки веков». Со своего места поднялся келарь и, возложив руки на «брашно и питье», призвал Божье благословение на пищу, после чего братия приступила к трапезе.

Еда была неприхотливая, но сытная. Как только келарь развел руки, тут же застучали ложки по дереву. В тарелках послушники разносили просовую или ячменную кашу, сдобренную конопляным маслом. Специально не раздавали – кому какая попадется. В других тарелках была тюря. Тюрю или мурцовку – раскрошенные кусочки ржаного хлеба в репном квасе – братия любила. Особенно она сытна и полезна, когда заправлена луком и маслом. После нее хоть всю полуночную можно отстоять, не чувствуя голода. В конце трапезы на широком резном блюде подали пряженые в масле и подовые пироги. Они были большие и длинные. Каждому полагалось по два пирога.

– Надо бы нашему страдальцу по пирожку принести, ведь бедняга целый день постится, – прошептал Петр.

– Давай, – согласился Готфрид. – Только возьмем разные – ты подовый, а я пряженый, все-таки разнообразие.

Им хотелось поддержать силы своего товарища, как они стали его называть, и, несмотря на запрет, решили не обращаться за разрешением к келарю, а незаметно спрятать два пирога. Обведя взглядом трапезную и не заметив никого, кто бы мог за ними следить, друзья, надкусывая один пирожок, второй ловко и неприметно, как им казалось, засунули каждый в обшлаг своего рукава. Трапеза закончилась, все монахи встали и пошли на вечернюю молитву и чтение помянника. Однако, когда они пошли к выходу, опекавший их послушник Кирюшка, быстро подошел к Готфриду, чуть коснулся рукава его кафтана и тихо произнес:

– Господине, когда будете выходить из трапезной, справа за дверью будет стоять корзина с церковной рухлядью, скрытно бросьте туда спрятанные пироги и, не оборачиваясь, ступайте в кельи. – И отрок торопливо пошел дальше.

Готфрид от изумления застыл на месте.

– Что он тебе сказал? – спросил Петр.

Готфрид глазами показал на обшлаг кафтана Петра:

– Мальчишка откуда-то узнал, что мы спрятали пироги.

– Как?

– Не знаю. Но предупредил, чтобы мы украдкой бросили их в корзину.

Когда они вышли, шел дождь. Сапоги, чавкая, утопали в вязкой и липкой грязи. Чтобы никто не споткнуться о камень или бревно и не упал, Филипп нес фонарь, освещая дорогу.

– Филипп, – позвал Петр возницу, – дай нам фонарь. Ты все равно спать идешь, поэтому тебе не трудно будет найди лавку ощупью. А нам нужно хворого посмотреть, как он там, жив ли, дышит ли еще.

– Спать – не спать, а лошадок подкормить надо, – сказал Филипп. – Тем более сено дармовое. – Он усмехнулся. – Но с тебя, дьяче, свеча.

Дверь кельи помяса была плотно притворена. Петр дернул ручку, дверь с тонким скрипом на расшатанных петлях отвалилась к стене. В нос снова ударил запах свежего помета. Друзья прислушались. От того места, где сидел Офонасий, доносились какие-то странные звуки.