– Господи, – воскликнул Петр, – надо же, какой мрак, стрельца совсем не видно. Кто у нас там впереди едет? – Он стал напряженно всматриваться в темноту. – Похоже, как будто Василий, но худоват. Может, Егор?

– Да дьявол их разберет, они всю дорогу меняются, то один спереди, другой сзади, потом наоборот, а то и вместе едут по обе стороны. Не знаю.

– А ну, Филипп, кликни-ка его, – предложил Готфрид.

Возница с оттяжкой кнутом протянул по крупу каждую лошадь, и они мигом нагнали стрельца.

– Егор! – крикнул Филипп. – Ты, что ль?

– Нет. Егор сзади едет.

– Слышь-ка, Василий, лекарь тебе что-то сказать хочет.

– Об чем? – не останавливаясь, спросил стрелец.

– Подъедь до нас, узнаешь.

Тотчас из темноты нарисовалась крепкая фигура молодого стрельца и поравнялась с повозкой. Петр выбрался из-под полога и примостился рядом с Филиппом на передке.

– Василий, – обратился он к стрельцу, – ты знаешь, у нас в повозке помяс после пытки лежит.

– Знамо дело, сам помогал его туда грузить.

– Мужик совсем плох, уж больно сильно стонет, не ровен час, помрет. Нам бы его осмотреть да снадобье для него приготовить.

– И что?

– Мог бы ты кого-нибудь на дороге спросить, есть ли где в округе недалеко постоялый двор, ямская изба или какое ни на есть любое другое жилье?

– Спросить-то можно, да уж больно боязно на дороге-то… Я подскачу, а они пальнут, подумают разбойник. – И он вопросительно взглянул на Петра.

– Филипп, – снова обратился Петр к вознице, – ты все-таки знаешь дорожные обычаи. Как лучше поступить, чтобы поостеречься?

– Сейчас, – сказал Филипп и залез левой рукой в ящик, приделанный к передку. Покопавшись в нем, вынул дорожную лампу со слюдяными оконцами. – На вот, возьми, – он протянул Василию фонарь и сальную свечу. – Выйди к другой стороне шляха и подними зажженную лампу над головой. Держи ее двумя руками, чтобы проезжие видели, что ты без оружия. Если кто крикнет: «Эй, человече, кто ты, и что хочешь?» – ответишь, что нужду имеешь и скажешь какую. Кто остановится, сразу не подходи. Жди, когда позовут. Как позовут, иди медленно, но руки не опускай, а то точно стрельнут.

Василий взял фонарь и не торопясь пошел на другой край дороги.

– Стой! – крикнул Филипп. – Саблю оставь, а то завидят ее, не поверят и пальнут.

Они смотрели, как колеблющееся пламя свечи иногда вырывало из темноты бородатое лицо стрельца. Он шел против движения и качал перед собой фонарем. Несколько крестьянских телег объехали его стороной, а два верховых, ничего не спросив, проскакали мимо. Но вот лошадка, запряженная в кибитку, замедлила ход и примерно саженях в десяти от стрельца остановилась. Из нее выглянул мужичок крестьянского вида и громко спросил:

– Эй, православный, ты лиходей или заезжий?

– Заезжий я, – прокричал в ответ Василий и тоже остановился.

– Отколь сам? – продолжал допытываться пассажир кибитки.

– Из Москвы, сопровождаю лекаря с аптекарем.

– Какая надобность – почему стоишь с фонарем?

– Нужду имею.

– Какую?

– Хворый человек у нас в повозке, ищем постоялый двор или ямскую избу. Не знаешь ли, дядя, нет ли чего окрест?

– Подойди ближе.

Василий приблизился, как его учил Филипп. Из кибитки вышел небольшого росточка мужичок в рясе и темной камилавке. Из-за его спины опасливо выглядывал отрок лет двенадцати, также в одежде духовного лица. Увидев священника, Василий спешно сдернул с головы стрелецкий колпак и поклонился.

– О, так ты стрелец? – удивился священник, разглядывая Василия в тусклом свете фонаря, затем перекрестил его и, повернувшись в сторону, снял с головы камилавку, под которой Василий увидел выстриженное на темени гуменцо, Христов венец, и трижды троеперстно перекрестился.