– Ты его выкупал, ты и смотри!

– Я это сделал, потому что ты хотел его освободить. – В голосе Готфрида не было упрека, и Петр это почувствовал. И тут его прорвало.

– А заодно и меня наказать? – резко привстав на локте, выпалил он. – Только за что? В чем я перед тобой провинился? Что я такого сделал, что меня, как последнего холопа, нужно было высечь на площади перед всем народом – и особенно перед этим жирным воеводой?

– Мой друг, – Готфрид протянул руку и коснулся руки Петра. Тот сделал попытку отдернуть свою, но Готфрид не позволил. – Надеюсь, я не причинил тебе сильной боли? – дружелюбно спросил он. – Когда воевода назвал помяса татем, я тут же посмотрел на тебя и понял, что ты не удержишься и выкрикнешь, что этот несчастный помяс – никакой не тать…

– Именно это я и хотел сказать, – обиженно вставил Петр, – но ты мне помешал, ударив меня под колени.

– Не ударь я тебя вовремя, мы бы уже были в съезжей избе на расспросе!

– За что?! – тут же забыв про обиду, удивился Петр. – Да и что бы он нам сделал? Ведь мы государевы слуги, у нас есть царские грамоты.

– Грамоты есть, да вот царя уже нет! – ответил Готфрид. – Скажи, кому сейчас до нас будет дело? Ты же сам перед нашим отъездом слышал рассказ дяди о том, что творится в царском дворце: Нарышкины с Милославскими власть делят, друг на друга с ножами лезут, каждый своего отрока в цари тянет. Ты думаешь, сегодня кого-то интересует, как местный воевода здесь царскую службу несет? Власть! Кто будет царем – вот что их сегодня волнует. Как говорил дядя, в тот день боярин Языков о тебе даже и не вспомнил, он думал только о том, как обезопасить себя – спасти собственную шкуру.

Готфрид замолчал, Петр задумался. Мужик, укрытый армяком, продолжал устало стонать, стрельцы в полудреме склонились к гривам лошадей, а Филипп, отпустив поводья, чутко дремал на облучке. Повозка медленно, переваливаясь с кочки на кочку, ехала по тракту.

– А меня-то ты за что ударил? – спросил Петр.

– Когда я подавал воеводе царскую грамоту, я заметил, что при упоминании имени дьяка Виниуса воевода побледнел и очень сильно испугался. Чего он боялся, я не знаю, но это навело меня на мысль напугать его еще сильнее и попытаться вызволить помяса. И как только начали бить нашего мужика, я крикнул, что немедленно отправлю гонца с донесением к дьяку Виниусу о безвинной казни белгородского травника. Он остановил палачей и некоторое время, как изваяние, не мигая смотрел на меня широко раскрытыми глазами. Я понял, что он сдался, радость переполняла мое сердце, когда он наконец произнес заветные слова: «Забирай, иноземец, своего татя и уезжай из города!» Душа моя возликовала… Но тут, скосив глаза, я увидел твое злое лицо. Стоило воеводе услышать твой голос, как он тут же вернулся бы к действительности и, вспомнив, что царь умер и его указы теперь не действуют, объявил бы наши грамоты фальшивыми. Этого я не мог допустить. Аber Gott sei Dank, du hast kein Wort gesagt!3^{> [2] [3]}

Только теперь до Петра дошел смысл случившегося. Он повернулся к Готфриду и так же, как совсем недавно воевода, уставился на друга открыв рот.

– Что ты так на меня смотришь? – улыбаясь спросил Готфрид.

– Все-таки есть Бог на небе!

– И не только Он. Ангелы-хранители, оберегающие нас от всякого лиха, тоже с ним.

– Да! – согласился Петр. Он схватил двумя руками локоть аптекаря и сжал его. – Прости меня за мою обиду. Но было очень досадно.

– Понимаю. Да и ты меня прости, ничего другого, кроме как стукнуть тебя тростью, в тот момент мне в голову не пришло. Все нужно было решать очень быстро.