– Можно подумать, мы ее мобильного не знаем, – съязвил Игорь.

– Не знаем.

– Это как же так?!

– А вот так, – усмехнулся я. – Номер поменяла перед уходом.

– А родители, родственники?

– Существуют где-то. Не знаю.

– Как не знаешь? – Игорь выпучил глаза. – Вы же не первый год живете?!

– Да вот так! – отмахнулся я. – Слушай, не томи душу. Отстань со своими расспросами.

– Как знаешь. Насчет должности-то надумал?

– Нет еще. В понедельник надумаю. Съезжу к родственникам в деревню на выходные, развеюсь. Может, на свежем воздухе голова думать начнет.

– Ты там особо-то размышлениями не занимайся. Голова опухнет, – усмехнулся Игорь. – Хотя дело твое, конечно. Жаль, если откажешься.

– Ладно, давай закроем тему. Поговорим в понедельник.

– А Марина тебе какой срок дала? – не унимался Игорь.

– Вообще-то, сегодня ответа ждет. Думаю, потерпит. Тем более, мне надо обязательно скататься в деревню.

– Что-то случилось?

– Да бабушка умерла, а я только вчера об этом узнал.

Игорь сделал сочувствующее лицо.

– Ой, только не надо соболезнований, – скривился я. – Не люблю соплей этих. Ладно, пошел я к Марине, – я вышел из кабинета, едва ли не отодвинув Игоря от двери. На душе было и без того муторно, чтобы еще выслушивать его псевдопечали по поводу смерти неизвестной старушки.

Разговор с Мариной оказался по-военному короток.

– Понедельник так понедельник, – неожиданно легко согласилась она. – Думаю, после деревни ты по-другому будешь смотреть на жизнь.

7.

Автобус до Петровки был забит до отказа. Ехали в основном дородные тетки, державшие на коленях клеенчатые челночные сумки. То ли перекупщицы, то ли, наоборот, сбытщицы излишков сельхозпродукции. Они галдели на весь автобус, обсуждая какую-то Таньку, которую чуть не потеряли на рынке и как едва нашли ее, плачущую у пивного ларька. Причем к тому времени Танька успела залить свое горе не одной кружкой пива. В автобусе только одна из пассажирок спала, так что легко было сделать вывод, что это именно та самая потерянная Танька и есть. Достаточно молодая женщина в нелепом сиреневом свитерке, обтягивающем до неприличия ее высокую грудь, спала, откинув голову на спинку кресла. Из уголка приоткрытого рта тянулась тонкая струйка слюны. Автобусный гвалт Таньку не пронимал: она безмятежно продрыхла до самой Петровки. Как я понял, Танька впервые выбралась в областной центр, и потому ей строго-настрого было приказано от толпы не отрываться. Но на Центральном рынке, особенно в субботу, потоки такие, что хочешь не хочешь, а тебя и оторвет, и закружит, и унесет. Видимо, в какой-то момент движения за товарками Танька растерялась и ее оттерли от группы, ну а там уже ищи-свищи их. Бабы-то сыр-творог распродали, а потом Таньку и спохватились. Облазили весь рынок, собирались уже без нее возвращаться, но нашли. На ее голову. Представляю, что бедная Танька услышала в свой адрес и своей мамы, когда товарки увидали ее, утирающую горькие слезы, но при этом потягивающую пивко.

– Блядь такая, она еще и спит себе! – верещала рядом со мной тетка в изрядно поношенном мужском коричневом плаще. – Ничего ведь не продала, а пива нажралась!

– Да чего на нее ругаться, – спокойно произнесла сидевшая рядом со мной женщина. – Уймись уже, Вальк. Такой хоть нассы в глаза, скажет: «Божия роса». Зачем ее только взяли с собой?!

– Тебе легко говорить, а я Томке обещала за ней приглядывать. Мне как теперь той в глаза смотреть?! Не углядела за этой блядью! – не успокаивалась Валька, распаляясь все больше и больше. – Сейчас я ее подыму, она свои зенки бесстыжие враз разует.

– Хорош орать! – высунулась из кабины водитель. – Дома воспитывать будете.