Ветер, пронзительный и резкий, скользил по брусчатке, подхватывая пыль, обрывки старых газет, клочья разговоров, чьи-то быстрые шаги, смешивая их в хаотичную симфонию Парижа.

Ферида стояла под сводами Сорбонны, вдыхая этот запах осени, дождя, чернил и кофе, ожидая человека, который, возможно, станет её проводником в новом мире.

Вчерашний день ещё был в ней – ощущение дороги, запах экипажа, холод каменных ступеней её нового дома.

Но сегодня…

Сегодня она выходила из замкнутого пространства своего прошлого, и не знала, каким будет следующий шаг.

– Mademoiselle.

Голос.

Чуть хрипловатый, с нотками усталости, но не без интереса.

Ферида подняла взгляд.

Перед ней стоял мужчина, выглядящий так, будто он знал этот город лучше, чем его улицы знали сами себя.

Жан-Батист де Вилье.

Высокий, в тёмном пальто с поднятым воротником, с лёгкой сутулостью человека, который слишком много читал и слишком много думал. Его взгляд был внимательным, но не слишком пристальным, голос – негромким, но в нём было что-то, заставляющее слушать.

Он держал в руках книгу, но Ферида знала: этот человек читает не только книги.

– Вы не поклонились, – заметила она, поднимая бровь.

Он улыбнулся одними уголками губ.

– Не все в Париже кланяются, мадемуазель.

Она чуть склонила голову набок, изучая его так же, как он изучал её.

– Вы знали, что я скажу именно это?

– Разумеется. Ваш отец прислал мне очень точное описание вашей натуры.

Ферида улыбнулась – и в этой улыбке было не только любопытство, но и вызов.

– И что же он сказал обо мне?

Вилье закрыл книгу, спрятал её во внутренний карман пальто и чуть наклонился к ней, будто собирался открыть ей тайну.

– Что вы слишком умны, чтобы быть просто чьей-то дочерью.

Она почувствовала, как внутри что-то дрогнуло.

Этот человек не пытался ей льстить, не пытался очаровать, как это делали турецкие дипломаты или французские кавалеры на балах.

Он просто видел.

И его слова звучали опасно близко к истине.

Они шли по университетскому двору, и Ферида слушала его голос, словно музыку нового языка.

Вилье говорил не как профессор, не как политик, не как человек, который разделяет мир на правильное и неправильное.

Он говорил так, будто Париж был живым существом, капризным и жестоким, красивым и бесстыдным, безразличным к тем, кто его не понимал, и благосклонным к тем, кто умеет играть по его правилам.

– Париж – это не стены и мосты, не монументы и сады. Это – слова, взгляды, обещания, интриги. Это город, в котором всё решает тон сказанного и значение несказанного.

Ферида смотрела на улицу перед собой.

Торговцы выкрикивали цены, студенты горячо спорили в углу двора, пожилой художник на мосту осторожно накладывал на холст серо-голубые мазки.

Это был тот самый Париж, о котором писали книги, но в то же время совершенно другой.

Тот, что существовал в глубине, под слоем открыток и светских вечеров.

– Ваш отец хочет, чтобы я защитил вас, – сказал Вилье, остановившись у книжной лавки. – Но если бы он знал Париж так, как знаю его я, он бы понял, что здесь нельзя защитить, здесь можно только научить выживать.

Ферида провела пальцами по старым корешкам книг, покрытым пылью.

– И как же мне выживать?

Вилье посмотрел на неё с лёгкой усмешкой.

– Начать с того, чтобы понять: этот город не прощает медлительных.

Она повернула голову, встречая его взгляд.

Её пальцы сжались на книге.

Она вдруг поняла, что этот человек говорит не просто о Париже.

Он говорит о ней.

Сорбонна осталась позади, когда они вышли на оживленную улицу.

Воздух был наполнен запахами свежего хлеба, дыма, парфюма, осенней влаги.

Ферида почувствовала, как ее сердце бьется чуть быстрее.