Эта галка, не в пример своим живым сородичам, никогда не состарится. Благодаря старанию и мастерству Конни она останется навсегда в одном-единственном ослепительном мгновении. Вечно готовая к полету, будто вот-вот оживет и взмоет в небо.

Выбросив из головы всё, кроме дела, Конни примерилась скальпелем и сделала надрез.

Вначале лишь легонько провела по поверхности, не более. Затем острие лезвия проткнуло кожу, и кончик его скользнул внутрь. Плоть раздвинулась словно со вздохом облегчения, будто птица почувствовала, что ожиданию конец. Начинался путь от смерти к жизни. Капли жидкости, характерный медный запах мяса. В перьях притаились ароматы пыли и старой одежды, словно в непроветренной гостиной.

Затуманенные глаза птицы неотрывно смотрели на Конни. Когда все будет готово, они снова станут цвета слоновой кости. Стекло вместо застывшего желе – и они засверкают так же ярко, как при жизни. Подобрать подходящую пару бусин для галочьих глаз было нелегко. У молодой галки они бледно-голубые, как у сойки, а потом темнеют и снова светлеют.

Конни опустила плечи и расслабила мышцы, а затем начала сдирать шкурку. Надрезала, потянула, снова надрезала. Темно-красная грудка, цвета айвового желе. Серебристый блеск крыльев. Конни тщательно следила за тем, чтобы кишечник, легкие, почки и сердце оставались нетронутыми в брюшном мешке: так она могла видеть форму тела и ориентироваться на нее в дальнейшей работе.

Она работала неторопливо, методично, вытирая на ходу с острия лезвия о газету крошечные частички тканей, перьев, крови и хрящей. Стоит поспешить, допустить малейшую оплошность – и с надеждами на чистую работу можно проститься.

На птиц-падальщиков – галок, сорок, грачей и воронов – Конни отводила по два дня. Начав, важно было делать все быстро, пока естественные процессы разложения не взяли свое. Если не соскоблить хорошенько с костей весь жир, есть риск, что черви выедят птицу изнутри. Первый день уходил на то, чтобы снять шкурку, промыть и подготовить. Второй – на набивку и монтаж.

Каждый этап был двойным, в зеркальном отражении – слева и справа; всякий раз Конни выполняла их в одной и той же последовательности. Обе стороны грудины, левое крыло, затем правое, левая нога, правая. Это был танец, в котором каждое па было разучено методом проб и ошибок и оттачивалось со временем.

Конни сняла с крючка плоскогубцы и отметила про себя, что надо бы заказать еще проволоки для монтажа. Она принялась расшатывать кости ног. Покрутила взад-вперед, поскребла тыльной стороной скальпеля, и наконец плоть оторвалась, а затем послышался хруст коленного сустава.

Теперь они узнали друг друга – Конни и эта птица.

Закончив, она бросила все ненужное – салфетки, выпавшие перья, мокрые обрывки газеты – в ведро, стоявшее у ног, а затем перевернула птицу и приступила к работе над хребтом.

Солнце тем временем поднялось выше.

Наконец, когда мышцы уже онемели, Конни сложила крылья и голову птицы так, чтобы шкурка не пересохла, и стала разминать руки. Покрутила шеей и плечами, пошевелила пальцами, чувствуя, что довольна утренней работой. После этого она вышла через боковую дверь в сад и уселась в плетеное кресло на террасе.

На крыше ле́дника все трещали и кричали галки. Реквием по погибшему собрату.

Гарри Вулстон отступил на шаг назад и взглянул на неоконченную картину.

Технически все было правильно – оттенки, линия носа, слегка недовольные морщинки вокруг рта, – а сходства не было. Выражаясь попросту, лицо было неживое.

Гарри вытер тряпкой масло с кисти и стал рассматривать портрет под другим углом. Вот в чем беда – изображение на холсте казалось плоским, словно срисованным с фотографии, а не с живой женщины. Они работали до поздней ночи – серой, сырой ночи, а затем Гарри отослал женщину домой и писал один, пока не пришла пора отправиться в «Стрелок», чтобы быстренько опрокинуть стаканчик на ночь.