Галка лежала неподвижно, не противясь своей судьбе. Конни сделала вдох и следом – медленный выдох. Своего рода ритуал.

Когда Конни впервые попала в мастерскую отца, ее тут же замутило – от запаха сырого мяса, непереваренной пищи и гниющей падали.

Кровь, кожа, кости.

В первые дни она не расставалась с носовым платком, которым завязывала нос и рот. Дух у этого ремесла был ядреный – спирт, затхлый запах льняной пакли, льняного масла, краски для когтей и лап, клювов и самих чучел. Слишком резкий для детского обоняния. С годами Конни привыкла к этим запахам и теперь почти не замечала их. Более того, она считала, что умение распознавать запахи – необходимая часть работы.

Она бросила взгляд на высокие окна, тянущиеся вдоль стены мастерской. Сегодня они были приоткрыты, чтобы в мастерскую входил свежий воздух. Небо наконец-то стало голубым после нескольких недель дождей. Конни подумала – удастся ли уговорить отца спуститься к обеду? Хотя бы на чашку мясного бульона?

После того, что произошло на кладбище неделю назад, Гиффорд почти не выходил из своей комнаты. Конни слышала, как он расхаживает взад-вперед до утра, что-то бормоча себе под нос. Это вредно для него – сидеть вот так взаперти. Вчера вечером она наткнулась на него на лестничной площадке – он стоял, пристально глядя через окно на темнеющий ручей, и стекло запотело от его дыхания.

Конни уже привыкла по несколько дней подряд наблюдать его в непотребном состоянии после запоя. И все же ее тревожило то, как сильно он сдал физически. Красные воспаленные глаза, изможденное лицо, шестидневная щетина на подбородке… Когда Конни спросила, не нужно ли ему чего-нибудь, он уставился на нее так, словно не имел ни малейшего представления, кто она такая.

Конни любила отца, и, при всех его недостатках, они неплохо ладили. Таксидермия считалась неженским занятием, однако Гиффорд – втайне от всех – нарушил традицию и передал дочери свои умения. Не только умение резать и набивать, не только ловкость и проворство рук, но и страстную любовь к своему ремеслу. Веру в то, что в смерти можно найти красоту. В то, что процесс создания чучела – преддверие новой жизни. Неподвластной смерти, совершенной, великолепной, в противовес изменчивому, разлагающемуся миру.

Конни не могла точно вспомнить, когда из пассивной наблюдательницы она превратилась в ученицу Гиффорда, помнила только, что это оказалось для них спасением. Рука Гиффорда утратила твердость. Глаз утратил остроту. Никто не знал, что те немногочисленные заказы, которые им пока еще перепадали, выполняла Конни. И все же дела их пошатнулись. Вкусы изменились, и чучела зверей и птиц, когда-то украшавшие каждую гостиную, в новом столетии вышли из моды.

Однако Конни знала: даже если им больше не удастся продать ни одного чучела, она все равно не бросит любимое ремесло. Она хранила в душе память о каждой птице, прошедшей через ее руки. Все они оставляли на ней свой отпечаток – так же, как она оставляла свою метку на них.

Сквозь открытые окна Конни слышала, как стрекочут галки, обосновавшиеся с недавних пор на тополях в дальнем конце сада. В начале весны они устроились было между дымоходами Блэкторн-хаус. В марте гнездо провалилось прямо в гостиную – клубок веток, волос и коры рухнул в остывший камин, и хлопья сажи осели на мебели. Самое грустное, что там были три крапчатых, уже с наклевками, сине-зеленых яичка и один крошечный птенчик, запутавшийся в обломках веток, с распахнутым клювиком. Горестное карканье галки-матери преследовало их несколько дней подряд.

Конни взглянула на птицу, лежащую на рабочем столе.