На углу у кондитерской собралась стайка ребятишек. Девочки в пелеринах с оборками поверх платьиц, волосы перехвачены сзади лентами; у мальчиков из-под курток торчат засаленные воротнички.

Гарри остановился напротив «Мешка», на другой стороне улицы. Если кебмен не соврал, это должно быть то самое место. Но мысль о том, что у отца может быть назначена встреча с кем-то в этой захолустной таверне, в баре для рабочих, казалась дикой. Его отец был человеком щепетильным. Из тех, кто скорее подложит платок на скамейку в парке, чем рискнет осквернить свое пальто хоть самым маленьким пятнышком. А когда Гарри иной раз выходил к обеду, не отмыв как следует руки от краски, старик начинал ерзать на стуле и с трудом удерживался от замечания. Гарри улыбнулся с теплотой. Джон Вулстон был предсказуем, как часовой механизм. Он никогда не поступал необдуманно; был чопорен и скучноват, все делал по инструкции. Настоящий викторианец в своих взглядах. Повиновение, респектабельность, чувство долга, все продумано до последней буквы.

И тем не менее Гарри сейчас стоял у входа в сомнительного вида заведение в Фишборне и гадал, там его отец или нет.

Улыбка пропала с его лица.

У таверны не было ничего похожего на кеб, только неуклюжая двуколка с запряженным в нее мулом. В тени стояла компания из пяти-шести мужчин – кепки, обветренные лица, короткие рабочие куртки. У их ног дремал черно-подпалый терьер, не обращая внимания на опасные копыта и колеса.

Гарри стоял в замешательстве. Если он войдет, и отец его увидит, будет ясно, что он ехал за ним из Чичестера. И тогда, что бы ни делал там отец – пусть даже это окажется безобидная игра в домино, – ситуация выйдет неловкой для них обоих.

Понимая, что привлекает внимание, Гарри прошел дальше, к окраине деревни, где дома кончались. Там он пересек улицу и побрел обратно по южной стороне. На ней был симпатичный низенький коттедж, стоявший торцом к дороге, и несколько солидных домов. В самом конце – довольно красивый белый дом с собственной конюшней и каретным сараем. Стоящий за кованой решеткой, в окружении высоких деревьев и кустов, с квадратным портиком, он выходил почти на самую улицу.

Гарри остановился и закурил, раздумывая, что же, черт возьми, делать дальше.

Конни вернулась к галке, надеясь, что оставила ее не слишком надолго.

Выходя из мастерской, она прижала галочью голову и крылья к тушке и накрыла ее тряпкой, чтобы шкурка не пересохла. Но между шкуркой и обнаженной плотью на кончиках крыльев могло незаметно проникнуть сколько угодно паразитов, неразличимых простым глазом. Только если птица начнет разлагаться, это станет очевидным.

Конни повертела галку в руках, тщательно оглядела со всех сторон и решила продолжать. Мясо не липло к пальцам, а сама птица была великолепна. Конни не хотелось, чтобы она пропала зря. Пришло время начать превращение этого мертвого тельца в нечто прекрасное, в то, что будет жить вечно. Внутренняя сущность птицы, сохраненная благодаря ее мастерству и умению, воплощенная в одном-единственном мгновении.

Бессмертная.

Конни сбрызнула шкурку птицы водой, чтобы та не съежилась и не лопнула, и продолжила работу с того места, где остановилась до обеда. Она продвигалась вниз по позвоночнику, скальпель поскрипывал, когда она счищала мясо с костей, жир с хрящей и вытирала о край газеты крошечные перышки. Белая хвостовая кость и острый кончик правого крыла, словно срезанные под углом – деталь, говорившая о том, как умерла эта птица. Конни подозревала, что ее подстрелил егерь в Старом парке, но у галки еще хватило сил прилететь умирать домой. Конни нашла ее на земле у куста боярышника. Потребуется немалое мастерство, чтобы замаскировать покалеченное крыло, когда придет время набивать и монтировать птицу.