– Куда желаете, хозяин?

Вулстон вынырнул из прошлого обратно в настоящее. Вспомнил о письме в кармане.

– В лечебницу Грейлингуэлл, – сказал он.

Кучер цокнул языком, и лошадь рванула с места, позвякивая уздечками и клинкером. Ехали поначалу медленно. Дорога после непрекращающихся дождей была грязная, изрытая колеями. Но по мере приближения к Чичестеру они набрали скорость.

Будь оно проклято, это дело. Больше всего на свете ему сейчас хотелось бы повернуть время вспять. Он сунул руку в нагрудный карман, где лежал, завернутый в носовой платок, его старый пистолет времен англо-бурской войны. Когда он спрашивал Джозефа, готов ли тот, не нужно было быть психиатром, чтобы понять, что на самом деле этот вопрос был адресован самому себе.

Вулстон закрыл глаза и стал думать о сыне.

– Это ты, девочка?

Конни вздрогнула. Обернулась и увидела отца в распахнутых французских дверях. Он нетвердо стоял на ногах, и даже в ярде от него чувствовался запах кислого эля изо рта и табака, которым пропиталась его кожа. Сердце у нее сжалось – от отчаяния, а потом от жалости.

– Касси? – спросил он, глядя на нее воспаленными мутными глазами.

– Это я. Конни.

После пьяного сна у него часто путалось в голове, или он называл ее не тем именем, но обычно довольно быстро приходил в себя.

– Садись, – сказала Конни мягко, словно разговаривала с ребенком. Она вытащила стул из-под стола. – Солнышко вышло наконец-то. Тебе полезно подышать свежим воздухом.

Конни заметила бисеринки пота у него на лбу и на висках и поняла, что он все еще очень пьян. Она видела, каких усилий ему стоило удержаться и не рухнуть на криво выложенный плиточный пол террасы. На морщинистом лице шестидневная щетина, на щеках пятна, как будто он плакал.

– Иди, садись, – снова сказала она, опасаясь, как бы он не рухнул и не ударился головой. Она заметила, что ботинки на нем все еще покрыты грязью недельной давности. Может, он и не переодевался с тех пор?

Она стояла молча, уже зная, чего ожидать дальше. Нет смысла торопить его, это только ухудшит дело. Иногда он делался буйным с перепугу, когда не понимал, где находится.

Он провел широкой красной ладонью по лицу – как будто хочет стереть с него собственные черты, подумала Конни. Затем вытянул обе руки, повертел ими туда-сюда, разглядывая грязь.

– Иди сюда, – сказала она, еще больше понизив голос. – Садись.

Он все еще был во власти того кошмара, что заставил его проснуться и спуститься вниз. Неожиданно он дернул головой и уставился прямо на нее.

– Работа… – вырвалось у него. Конни понятия не имела, что он имел в виду.

– Платье, – сказал он, указывая на ее одежду.

Она взглянула на свою простую черную юбку, белую блузку с воротничком и черный галстук, пытаясь понять, что же он видит сейчас. И кого. Затем она заметила, что рукава у нее все еще подвернуты после работы в мастерской.

– Я нашла галку… – начала было она, но отец перебил ее.

– В классную… пора за уроки и…

Конни знала: когда он в таком состоянии, бессмысленно пытаться понять, что он хочет сказать, или следить за ходом его мыслей. Слова сыпались с его губ беспорядочно, без всякого смысла, будто ноты, сыгранные вперемешку. Иногда в голове у него вдруг всплывали обрывки философских или богословских рассуждений. Настроение тоже часто менялось. Иногда он просыпался от своих пьяных снов, переполненный жалостью к себе, иногда трясся от ярости, разражаясь бранью в адрес тех, кто отнял у него средства к существованию. Очень редко он просыпался в гневе. Тогда Конни оставалось только держаться от него подальше.