Он засмеялся. Громким смехом, в котором не было ни веселья, ни радости.

– Пожалуйста, – грустно сказала Конни, – подойди и сядь здесь, со мной.

– Синее… думал, это она, а это призрак… – Он запнулся. – Получил письмо, там сказано… Как она могла умереть? Не понимаю. Столько ждала, и вдруг…

Ему все труднее становилось держать равновесие. Теперь он переминался с ноги на ногу, пытаясь с помощью этих неуклюжих шагов на месте удержаться в стоячем положении, а затем, шатаясь, ввалился через порог на террасу. Конни бросилась к нему, готовая подхватить его, если он упадет.

– Кровь…

Широко распахнутыми глазами Конни испуганно и завороженно смотрела, как отец беспомощно водит в воздухе рукой и наконец тычет пальцем ей в рукав. Она опустила взгляд и увидела пятно на манжете рубашки.

– Помнишь, я нашла галку, – терпеливо сказала она. – Красивого самца. Без единого пятнышка. Я была в мастерской. Понимаешь?

Ей удалось взять его за руку и наполовину подвести, наполовину подтащить к садовому креслу. Ивовые прутья застонали под неожиданной тяжестью, но отец откинулся на спинку и остался сидеть.

– Вот так, – проговорила Конни со вздохом облегчения. – Сейчас принесу нам чаю. Сиди здесь. Ни о чем не беспокойся.

Ей не хотелось, чтобы служанка видела его таким. Мэри была не дурочка, она прекрасно понимала, в чем беда с Гиффордом, но Конни не хотела ставить его в унизительное положение. Нужно было исхитриться дать ему чего-нибудь успокаивающего и, пожалуй, немного поджаренного хлеба с маслом. Кроме того, придется как-то стянуть с него грязную одежду. Заставить его вымыться не в ее силах, но, если удастся уговорить его попозже прилечь отдохнуть в гостиной, можно будет, по крайней мере, зайти в его комнату и убрать там. Конни содрогнулась, представив, в каком состоянии должна быть комната после этих семи дней.

– И по преданью древних лет… – пробормотал Гиффорд. Это звучало как нечто среднее между пением и рычанием. – Все сбудется точь-в-точь…

Конни насторожилась. Это были те самые стихи, что пришли в голову ей самой на сыром темном кладбище. Она присела возле его стула.

– Где ты это слышал, отец? – спросила она, стараясь говорить спокойно. Полузабытая классная комната, голос, читающий вслух… Она схватила его за руку. – Ты можешь мне сказать?

– Школа, уроки… которые в конце концов так ни на что и не пригодились. – Он глубоко вздохнул. – Да-да, вот так. Мел… Опять в школу. И никаких тебе птиц, пока уроки не кончатся…

Глаза у него начали закрываться. Конни встряхнула его. Нельзя было дать ему замолчать теперь, когда он наконец-то заговорил. Заговорил об ушедших днях, забыв, что она ничего этого не помнит.

– Две маленькие птички сидели на стене… Нет, не так. – Он замахал руками в воздухе перед собой. – Улетай же, Питер, улетай же, Пол.

Конни повторила те, прежние строчки, надеясь вернуть его к первоначальному ходу мыслей.

– «Теперь, – красотки был ответ…» – процитировала она. – Так начинается? Помнишь?

– Не помню, – пробормотал он. – Красотка, ну да…

– Напомни мне, – тихо проговорила Конни, сдерживая отчаяние в голосе, чтобы он не очнулся и не вернулся в настоящее. – Напомни, как там дальше.

Если он знает те же стихи, то, может быть, канувшие дни еще не безнадежно утрачены. Если у них есть одно общее воспоминание, почему бы не найтись и другим? Но Гиффорд уже сидел молча, с бессмысленным выражением на лице.

Конни закрыла глаза, пытаясь вытянуть из запертой на ключ памяти, словно нить Ариадны, те слова, которые когда-то, видимо, знала наизусть. Постаралась взять себя в руки и вспомнить – голос большой девочки и свою детскую руку, выводящую буквы на странице, чтобы лучше запомнить стихи.