До встречи в Вальхалле Ева Кирсанова

Метель пела, убивая. Тихо так и даже ласково. Видимо, чтобы было не очень страшно.

Снег летел во все стороны: строил сугробы, заметал тропинки, покрывал деревья. Он был белым и чистым, но холодным. Ветер дул с севера: приносил мороз и еще больше белых хлопьев. Природа уже не пыталась сопротивляться. Спокойно стояли деревья, лежала под снегом земля. Все вокруг замерло, ожидая, когда успокоится небо. Оно висело так низко, что, казалось, вот-вот рухнет. Солнце совсем пропало за тучами, из которых все валил снег.

Девушка, с трудом пробиравшаяся сквозь метель, выглядела беспомощной, маленькой и хрупкой по сравнению с бушующей стихией. Нездоровый румянец покрывал ее обветренное лицо; щеки пылали; она была очень худой и изможденной. Она подставляла обожженную холодом ладонь козырьком ко лбу и пыталась разглядеть дорогу. Она еле-еле переставляла ноги. Тело не слушалось ее, умоляло повернуть назад, но она продолжала идти. Снег слепил глаза, мороз кусал щеки и губы. Девушка глотала ртом ледяной воздух, надеясь отдышаться. Она знала: остановится – упадет. А падать нельзя, никак нельзя. Поэтому она шла.

А метель пела ей колыбельную, бросала снежинки в лицо и просила развернуться. Прийти домой, сесть у теплой печи и уснуть. Но девушка шла. Так они и боролись: вьюга бушевала, а девушка искала в себе силы, чтобы сделать еще хоть несколько шагов. Но на нее обрушился порыв ветра. Она споткнулась и упала на колени. Хотела встать, но не смогла. Горячие слезы катились по онемевшим щекам. Она попыталась ползти, продвинуться вперед еще хотя бы на пару жалких сантиметров. В голове стучал пульс, глаза щипало, ноги будто исчезли вовсе. Она закрыла лицо руками: хотела зарыдать в голос, но сил плакать не было. Еще раз попробовала подняться – новый порыв ветра повалил ее на снег. «Только не теряй сознание, Велимира, только не закрывай глаза…» – лишь успела подумать она и стиснула зубы, но метель больно хлестнула ее по щеке. Глаза сами собой закрылись. Она потеряла сознание.

Ее лицо сливалось с заметающим ее снегом.

Самые ранние воспоминания перемешиваются и сливаются в какую-то странную неоднородную массу в голове. Так говорили все, кого Велимира спрашивала о детстве. Она удивлялась, когда это слышала. Сама она бережно хранила свое первое воспоминание и доставала его из глубин подсознания, когда становилось особенно тоскливо.

Весь мир качается в такт тихому голосу, напевающему давно знакомую колыбельную песню. Качаются сучки на досках над головой, качаются бревна на стенах. Весь мир – колыбелька, привязанная к крючку на потолке. Малышка поднимает ручки и разглядывает свои по-детски пухлые пальчики. Перебирает их, трогает другой рукой, пробует укусить…

Ой! Больно! Из глаз текут соленые слезы, а из горла вырывается крик. Ласковый голос стихает, и чьи-то мягкие руки аккуратно подхватывают ее. Теперь малышка видит молодую женщину с самой теплой на свете улыбкой и самыми красивыми темными глазами. На голове у нее красный платок, оттеняющий чуть смуглую кожу. На щеке родинка. Велимира протягивает к ней руки, трогает ее нос, глаза и губы. Она и думать забыла о боли и слезах. А женщина тихо смеется и в ответ тоже трогает нос, глаза и губы девочки. Тогда казалось, что мама уже совсем старая, но позже Велимира поняла, что ей тогда и шестнадцати не было, наверное. Снова льется тихий, теплый голос. Он проговаривает какие-то непонятные слова. Малышка пытается найти среди них знакомые, но глаза сами собой закрываются. Мягкие руки качают ее.

Вдруг, как из другого мира, доносится громкий низкий голос, так непохожий на мамин. Велимира вздрагивает, просыпается и тут же, сама не зная почему, начинает плакать. Но на этот раз никто не успокаивает ее. Наоборот, она тут же оказывается в своей колыбельке. Никому не нужная. От этого плакать хочется еще сильнее. Малышке кажется, что из глаз целую вечность текут слезы. Но она уже устала грустить.

Вдалеке кто-то разговаривает. Один голос мамин, а другой тот, что появился в ее мире несколько минут назад. Велимира хочет послушать, о чем они говорят, но таких слов она пока не знает. Наконец кто-то вспомнил и о ней. Ее снова берут чьи-то руки, только теперь они совсем другие – жесткие, сильные и крепкие. Велимира мельком видит маму: она стоит у стены, опустив глаза.

Тут руки неожиданно вытягиваются, и девочка оказывается лицом к лицу с немолодым мужчиной. У него прямой нос, густые брови и темно-русая борода. Глаза пристально смотрят прямо на нее. Они серые, металлические. Не сравнить с мамиными. Но почему-то девочке не страшно. Она вытягивает вперед руку, хватает мужчину за нос. Он улыбается и говорит что-то. Малышка кладет ему пальчик на зубы, а он делает вид, что хочет закрыть рот. Велимира смеется. Смеется и папа. И даже испуганная мама у стены позволяет себе улыбнуться.

Но волшебство кончается, и ее снова кладут в колыбельку. Голоса становятся жестче и ничего не поют. Но Велимира слишком устала, чтобы разбираться.

Велимира не любила думать об этом, но часто самое страшное воспоминание приходило к ней во сне. И каждый раз она просыпалась от собственных рыданий.

Велимира уже совсем большая – ей целых три года. Она сидит, свесив ноги, все в той же комнате. Красный угол над столом, рядом лавки и сундук. Дышать больно: дым проникает в легкие. Глаза из-за него щиплет. Девочка кашляет, по щекам текут слезы. Но никто не видит. На коленях у икон молится мать. Над ней стоит Василиса – сестра отца. Высокая, грузная женщина с зеленым платком на голове.

Она говорит:

– Людмила, пойдем. Его уже не вернешь, лучше подумай о дочери.

Мама поворачивается и смотрит на нее. Затем кивает и отвечает, будто в забытьи:

– Да, да, пойдем…

Она встает, подходит к девочке и садится на корточки напротив нее. Велимира с испугом смотрит на опухшие, красные, потускневшие от горя глаза.

– И что ж теперь будет с тобою, кровиночка… – Людмила проводит мягкой рукой по щеке дочери. – Отца-то убили, убили… – Велимира видит, как из глаз ее ручьями текут слезы. – Убили, иуды, а он их еще братьями называл… Убили да дом подожгли, чтоб и тебя убить, и ребенку моему родиться не дать…

Мать закрывает руками лицо и начинает плакать. Велимира несмело гладит ее по спадающим на плечи спутанным волосам. Но Василиса резко поднимает мать, хватает за рукав Велимиру и поспешно отводит их к двери.

– Иконы, иконы! – Мама бросается к красному углу и начинает, крестясь, дрожащими руками снимать иконы с полки.

Василиса, отпустив племянницу, делает шаг вперед, чтобы помочь, но тут прямо перед ней с потолка падает горящая балка. Мама оказывается по ту сторону. Василиса быстро отступает. Велимира в ужасе стоит у двери. Мама бросается к окну, но путь ей преграждает еще одно упавшее бревно.

– Людмила! – кричит Василиса.

Велимира не может вымолвить ни слова. Огонь бежит по комнате. Мама с иконой Божьей Матери в руках подходит почти вплотную к горящей балке и крестит девочку.

– Иди, дочка, – шепчет она сквозь слезы, – иди, милая. Плохих людей страшись, а за хороших держись. Добром на добро отвечай, да нас с отцом помни. Иди.

Велимира хотела подбежать к маме, но Василиса удержала ее. Она потянула девочку за руку и вывела через дверь. А комнату уже съедали красные языки пламени.

Была зима. Всюду лежал снег, и босая Велимира обжигала им нежные ножки. Василиса крепко держала ее за руку и уверенно, быстро уводила подальше от дома. Велимира плакала, пелена слез застилала глаза. Она шла простоволосая, растрепанная, в одной рубашке. На небе сияла луна. Велимира обернулась. Она никогда не сможет этого забыть: на фоне черного ночного неба, словно зарево, горел их дом; языки пламени съедали его не щадя. Велимира будто приросла к земле. Ноги не слушались. Василиса потянула ее за руку, но она не пошла. Тогда тетка схватила ее за плечи и насильно развернула.

Велимира не помнила, как дошла до избы Василисы и ее мужа Прохора. Перед глазами все стоял полыхающий дом. Потом почти год девочке каждую ночь снились кошмары.

После того как порыв ледяного ветра сбил ее с ног, Велимира не помнила ничего. Она не могла ни видеть, ни слышать, ни думать. Смутно различала голоса, но не могла разобрать ни слова. Потом опять пустота.

В следующий раз она очнулась на деревянной кровати, укрытая одеялом из шкуры какого-то животного. Она хотела было оглядеться, но сил поднять голову не оказалось. Велимира вдруг почувствовала острую боль в груди. Каждый вздох давался с трудом. Тело ломило; голова, казалась, вот-вот взорвется. Ее мутило, она не могла ничего вспомнить. Разум как будто заволокло туманом. Было вроде холодно, но в то же время жарко. Ей никогда раньше не было так плохо. Не было сил думать, где она и как она сюда попала.

От боли в груди, от невозможности дышать, от страха перед смертью Велимира закричала. Правда, сделать это оказалось так больно и так тяжело, что из горла вырвался лишь жалобный и хриплый стон. Но он, похоже, был достаточно громким. В дверях появилась женщина с волосами цвета заката, через который уже проглядывают звезды. Велимира постаралась разглядеть ее получше, но голова сама собой опустилась на солому.

Полыхающего лба коснулась чья-то ласковая прохладная рука. Велимира закрыла глаза и почему-то почувствовала себя в полной безопасности. Та же рука слегка приподняла ее голову, и Велимира ощутила на губах горький вкус какого-то отвара. Она послушно выпила всю чашу, и рука снова опустила ее. На лоб легло холодное, мокрое полотенце. Отвар приятно растекался по телу, и Велимира почувствовала себя немного лучше, хотя дышать все еще было больно. Тихий, немного хриплый женский голос пел незнакомую песню. Она была совсем непохожа на те, что пели в деревне, и Велимира не поняла ни слова, но мелодия была спокойной и красивой. Тяжелые веки сами собой закрылись, и она снова заснула.