– Он… – Дагмара тяжело сглотнула, снова вспомнив своё возвращение в деревню. – Испугается и захочет её прогнать, а другие люди только поддержат. И это точно разобьёт ей сердце. Но ведь… её могут и не раскрыть.

– Допустим, – кивнул Калист, – случится так, что она себя никак не выдаст, что слишком близко не окажется ни одного вашего оберега, что ни один порог не будет защищён достаточно сильно. Человек умрёт, а она будет жить дальше. Что чувствуют, когда теряют близких?

Отчего-то Дагмаре показалось, что этот вопрос не был сродни прошлому. Словно сейчас Калист не хотел услышать ответ, который знал, а в самом деле интересовался.

– Если эти близкие действительно близкие, если их любишь и ценишь… то потерять их очень больно. После этого долго горюешь, чувствуешь себя так, словно умерла часть тебя. Словно не другой человек ушёл, а от тебя отсекли часть. Пустота в душе и сожаления. Даже если перед смертью и повидал, и всё сказал… всё равно сожалеешь.

– В таком случае она может не найти покой. Тоска и сожаления только сильнее привяжут её к болоту. Поэтому ей не нужно искать счастье там, где оно будет зависеть от других.

Дагмара склонила голову и молча взялась за письма, пытаясь обдумать услышанное. Впервые она так долго говорила с Калистом, однако чувства были противоречивыми. С одной стороны, стало ясно, что болотник заботится о подданных. Да, по-своему, имея возможность воспринимать мир только с позиции урождённой нечисти, но заботится. И хочет, чтобы они были счастливы, нашли покой. Что Калист вечно усталый, потому как думает о других, а не о себе. Поэтому-то у нечисти есть города: многие человеческие желания требовали жизни, что была бы подобна человеческой.

С другой стороны, болотник не понимал тех желаний, что исходили от человеческой души. Просто не мог увидеть другую сторону, не мог представить, что, хотя некоторые желания связаны с риском, с возможностью хлебнуть горя, в этом и состоит жизнь. В переменчивости, в чередовании света и тени. Да, можно столкнуться со многими трудностями, но в конце всё равно обрести покой. И надо было обязательно постараться донести до Калиста эту мысль, но не сейчас. Пока что Дагмара не знала, где искать его душу, какими словами её затронуть, чтобы получить верный отклик.

«Не потому ли меня связали таким договором, что его семья тоже хочет, чтобы Калист стал человечнее, научился руководствоваться не только разумом? Диана права: это хорошо для правителя, но только… Он ведь не только правитель. Он тоже живёт!»

После рассказа Майи Дагмара и без того опечалена была, а теперь совсем погрустнела. Если в Калисте человеческого было мало, то в ней пока ещё слишком много. Потому и стало жалко болотника, а вместе с тем Дагмара острее поняла, насколько они разные. И в этом тоже была проблема.

«Нечисть не может полюбить человека, – вспомнила она. – Почему я думаю о любви? Сойдёт ведь любая привязанность. Дружба – тоже хороший вариант. Только и для неё надо прийтись по душе. А я человек. Ему такие не нравятся. А мне не нравятся такие, как он».

Дагмара устало провела по лицу рукой. Да, Калист ей не нравился, внешне уж точно. С зелёной кожей и мутными, как болото, глазами смириться можно, но равнодушие – не первый шаг к симпатии, а ловушка, волчья яма, попав в которую больше никуда не сдвинешься. Только у неё была веская причина, чтобы не останавливаться на первом впечатлении. У неё была человеческая душа, в которой жили стремления, желания.

Она хотела лучше понять Калиста, найти к нему подход. Даже если в подобном упорстве было немало глупости, делать то, что противоречит логике и здравому смыслу, стремиться к результату, успешность которого до смешного мала, – это тоже часть человеческой жизни. Но если у другой стороны не найдётся души, если Калист не захочет пойти навстречу человеку, который уже одним лишь видом неприятен, то всё в самом деле безнадёжно.