Конечно, пацаны его невзлюбили. Тут же прозвали Фуга. Но пару недель спустя Фуга еще раз нас удивил. Организовал секцию бокса. Сюда повалили пацаны. И немедленно презрительное женское Фуга сменилось на уважительное мужское – Хук.

Меня не взял. Он сразу заявил, что берет только с седьмого класса и старше. Точнее, тех, кому уже четырнадцать. Увы, мне было тринадцать. Таким лишь разрешалось присутствовать на тренировках в качестве зрителей.

Тоже неплохо. Уходя с этих зрелищ, мы, разумеется, устраивали свои тренировки.

Все шло хорошо. Прошло три месяца, и уже все было готово к школьному турниру на звание чемпиона школы. Но тут случилось ЧП.

Славка Обухов, шестиклассник, то есть не член секции, в дворовой драке, сломал тем самым хуком восьмикласснику Сашке Гущину челюсть. В двух местах. Ситуация усугублялась тем, что Славка – сын обыкновенного портового грузчика, а Гущин – отпрыск замначальника речного порта.

Не было бы секции… ну подрались, ну сломал. А здесь уже грамотные сверстники – очевидцы квалифицировали удар как классический хук. Ну и все!

Секцию тут же закрыли.

Остался только хор. Кто-то снова попытался называть Хука Фугой, но нет, не пошло. Во-первых, все чувствовали себя пострадавшими. А Хук – пострадавший в первую очередь. И это вызывало глубокое сочувствие.

А во-вторых, мы прониклись к нему еще большим уважением. Выяснилось, что бокс не просто спорт, а и по жизни нужная и мощная штука. А открыл нам это опять же Хук.

Но Хуку было суждено удивить нас и в третий раз. Он, баянист-мотористбоксер, вдруг женился на историне Кларе. Аристократке из Ленинграда. Через год родился ребенок.

И Хук, чтобы достойно содержать семью, опять ушел в мотористы. Так что и девчонки осиротели. Хор тоже прекратил свое существование.

Меня невзлюбила русыня. Высоченная. С маленькой головкой, узкими плечами, широким во все стороны тазом. И всегда в длинной юбке. Ферзя мы ее звали. Она была у нас с самого пятого класса.

Давила, давила, давила. И в седьмом за первую четверть таки вкатала мне "два".

Отец первый и единственный раз дал мне затрещину. Не за двойку. За то, что мать сильно расстроилась. Она мечтала, что я "выйду в люди", то есть после школы поступлю в институт и выучусь на инженера. А тут – «два». И не текущая, а за четверть.

Самое обидное, что я учил и знал все правила, которые задавали. Отвечал без запинки. Она неизменно ставила «три». А за письменные работы, пестревшие красными чернилами, почти всегда – "два".

То ли я совершенно не умел применять правила, то ли Ферзя чего-то хотела от меня. Или от родителей… Но так, или иначе, за четверть – двойка.

Отец пошел в школу. Не знаю с кем и как он там общался, но начиная со следующей четверти, у меня по русскому был твердый трояк.

Школа в той форме, в какой она тогда существовала, была, несомненно, насилием над природой человека. Приспосабливались, как могли. Был целый арсенал приемов как уворачиваться от этого молоха в самой школе.

А еще – отлынивали, сбегали с уроков. Особенно ранней осенью и по весне, когда нестерпимо тянуло на улицу…

Вспомнилось еще несколько эпизодов из начальной школы.

Был у нас в первом классе маленький мальчик. Петя Каширский. Худенький – в чем душа. Голосок тоненький. Мария Ивановна всегда отпускала его с четвертого урока, предварительно дав на листке задание на пропускаемый урок.

Мы, конечно, завидовали. И время от времени кто-нибудь тоже отпрашивался с четвертого урока.

Но однажды Петя в школу не пришел. А на следующий день стало известно, что он в тот день не проснулся. Это всех потрясло. И до конца полугодия никто не отпрашивался.