У каждого было мечтой найти целый билет. Мы знали все места куда билетерша выбрасывала порванные билеты. Редко, но случалось в этой голубой кучке рваных бумажек, найти почти целый, с неоторванным контролем.

Поскольку он бывал сильно помят, существовала технология восстановления. Зубная щетка обмакивалась в чистую воду, слегка стряхивалась, а затем проводили по щетине пальцем так, чтобы мелкие брызги равномерно окропляли билет. Затем в действие вступал разогретый утюг.

Восстановленный билет был практически неотличим от подлинного. И проблем с проходом не возникало.

Счастливчик, прошедший по такому билету на вечерний сеанс, то есть, когда на улице уже темно, должен был слегка отодвинуть занавес на одном из окон. А оставшиеся на улице, стоя на разных подставках, через образовавшуюся щель смотрели фильм.

При этом для них звука, конечно, не было. Но поскольку фильмы смотрели по многу раз и слова героев все помнили, неудобства это не доставляло.

Что же смотрели? Разумеется – «Чапаев». "Олеко Дундич", "Повесть о настоящем человеке", "Свадьба в Малиновке". И прочую советскую киноклассику.

Настоящим праздником, если не сказать счастьем, оказались фильмы Чарли Чаплина. Особенно полюбился "Малыш".

Единственный фильм, с которого ушли – "Чайки умирают в гавани".

В седьмом классе мы стали быстро меняться. Девчонки явились с летних каникул, и почти все, оказались выше нас, мальчишек. Помню, было очень неловко. Один только Бурыко Колька был выше всех. Но ему уже шел шестнадцатый год. Да еще и украинец. Быстро созрел. Внешне тянул на взрослого парня.

К тому времени переростков в школе почти не осталось. Блох в домашней драке пырнул ножом отчима. Посадили. Генка Старый и друг его Мишка Куракин пошли служить.

В нашем классе остался только один – Бурыко. Как и положено такому авторитету, он сидел один. Во втором ряду за последней партой.

А я сидел тоже за последней партой, но в третьем ряду. У Кольки была привычка держаться левой рукой за край парты. Пишет ли, читает ли, а левая рука вытянута в сторону и держится за край парты, сбоку.

И вот урок русского. Диктант. Не Ферзя. Практикантка из Хабаровского пединститута. Екатерина Александровна. Впрочем, какая Александровна?

Двадцать лет. Даже и до прозвища-то не доросла. Катя мы ее звали между собой.

Невысокая, черненькая, с большими раскосыми глазами.

Идет она между первым рядом и вторым, и медленно диктует: "Жизнь есть постоянный труд…" Повторила фразу. К тому времени дошла до конца класса.

Снова повторяет. Вроде бы уже все написали. Глянул в сторону, на Катю.

И вижу. Колян сидит весь бордовый. Рука, как всегда, на отлете, держится за край парты. А к руке лобком прижалась Катя. И легонько движется вперед-назад.

Она спокойным голосом диктует дальше: "и только тот понимает ее вполне почеловечески, кто смотрит на нее с этой точки зрения"…

Диктант писали в понедельник. В среду первым уроком был русский. Вторым – история. В этот день подошла моя очередь дежурить. Клара, историня, спрашивает.

– Дежурный, кто отсутствует?

Встал, смотрю на класс. Бурыко нет. Странно. На русском был.

– Отсутствует Николай Бурыко.

– Что с ним?

– Болеет.

– Принесите, пожалуйста, карту.

Спускаюсь со второго этажа на первый. Иду в кубовую, подсобное помещение. Там, среди прочего, за большой трубой кирпичной печи стояли свернутые в рулоны учебные карты. Вхожу. Обхожу печь и направляюсь в пространство между стеной и трубой, к картам.

И тут вижу… широкую спину Бурыко. Он совершает характерные движения. За ним виднеется Катя. Колян издает недовольный рык. Беру первую попавшуюся карту и ухожу.