А ведь были дни, когда никакая нужда не сжимала нас. Вернувшись из Петербурга, я обрадовал родителей успешным окончанием университета и свежим номером газеты, в котором был напечатан отрывок моей повести. Моё достижение стало поводом для гордости. Всё помню, как, важно приосанившись и задрав голову, расхаживал я по улицам Отрадного под скромный, стеснительный говор местных; как до слуха моего в эти минуты доносились слова:

– Вот, какова личность!

– Новый Пушкин!

– А мы-то, право, с ним земляки.

Сельчане стали смотреть на меня с восхищением, родители и Машенька были горды за меня, а сам я точно расправил крылья. Я и писательство стали неразлучны. Писал днями и ночами, по нескольку суток не выходя из своей комнаты; рукописи складывались толстыми стопами, многократно перечитывались и правились. К тому моменту писать без графинчика я уже не мог – и если Маша приняла это, то с родителями нередко выходили сцены; однако спустя время и они, казалось, смирились. Новые повести, рассказы выходили из-под моего пера регулярно; я сам ездил в Петербург, представлял свои новые работы, но не получал в ответ ничего, кроме отказов. Семья наблюдала, как я сперва усердствую над бумагой, а затем возвращаюсь из города с ничем. Это побудило родителей на следующий разговор.

После очередной моей поездки в Петербург они встретили меня с тревожным видом. Усадив меня за стол, сначала попытались задобрить сёмгой и рюмочкой, а, завидев, что я сделался довольным и смягчился, заговорили:

– Митя, сдаётся нам, дело твоё много добра тебе не сулит… – и тут я услышал, что оказаться в газете, конечно, хорошо и достойно, но пером денег не заработаешь, а потому следует мне найти себе другое применение. Эти слова нешуточно меня оскорбили. На тот момент в писательстве я видел единственное своё призвание и цель жизни, и потому отказаться от него не смог бы даже под дулом револьвера. Спокойный разговор перерос в настоящую ссору, итогом которой стала клятва, что я впредь не возьму ни одного родительского рубля и все деньги заработаю сам – продолжая писать. Родители, должно быть, сильно обиделись; на следующий день я с Машенькой и Вовочкой уехал в уездный городок. Позже с маменькой и папенькой я всё же примирился, однако от слова своего не отрёкся.

Работа гувернёром казалась для меня единственно возможной к совмещению с пером – так стал я работать при одном помещике. Жили мы прямо-таки в его доме, там же и кормились и одевались. Человек барин был щедрый, добродушный – потому-то, пожалуй, на мой грешок сквозь пальцы посматривал. Знал он, что я пить склонен, а всё же не выгонял. Учил я его доченьку; девчонка была славненькая, прехорошенькая, с розовым личиком, окаймлённым двумя точно златыми косичками. Годков ей было порядка девяти, и всё, чему я её ни учил, понимала она довольно быстро и ясно. Сама она всегда была очень рада меня видеть; и мне, в свою очередь, полюбилась. Так вот увидит барин, что я снова пью, захочет выругать, да вспомнит, что дочка его во мне души не чает и всем знаниям от меня учится, так и остынет его пыл. Прекрасное было житьё! Жили мы, что говорится, у Христа за пазухой, так ещё и жалованье получали, и от Красниковых деньги приходили. Вечерками, когда было возможно, продолжал я, как Кощей над златом, чахнуть над своими черновиками. За то время, помнится, два вышедших в свет рассказа всё-таки напомнили обо мне, но на том дело доселе и кончилось. Быть может, до сей поры жили бы мы при помещичьем дворе, если бы не один случай. Всю ночь я тогда провёл за пером, а утром следовало мне вести занятия; пришёл я к хозяйской дочке, дал задания, а сам, засмотревшись на неё да положив голову на ладонь, крепко заснул. Проснулся я уже оттого, что ухо моё больно скрутилось в трубочку – под громкие ругательства выставили нас из дома. Пробовал я с того момента и в других домах быть гувернёром, да только нигде моего грешка терпеть не стали. Так нашли мы нашу нынешнюю квартиру, третий год уж живём здесь. От иной работы я отказался – только и делаю, что пишу, однако рукописи мои места в газетах себе не находят. Неудача эта поначалу не ощущалась так остро: оставалось ещё много сбережённых помещечьих денег, да и Красниковы нам какое-то время продолжали присылать. Однако Красников-отец, к несчастью, в прошлом году серьёзно заболел, и от его денег мы отказались, лишь бы ему было на что содержать при себе хорошего доктора и покупать лекарства; и средств в какой-то момент у нас уже не осталось. Так и дошло до того, что теперь нам и за квартиру-то заплатить нечем. Одна только Машенька, чтобы что-нибудь заработать, не задорого вещички по заказу штопает, а я всё пишу…