Конечно, это мало походило на работы Ломоносова или Лермонтова, – до того мои строки были искренно прямолинейны и даже, как я вижу уже теперь, нелепо корявы. Но видели бы вы глаза Машеньки, когда, после полученного послания, она при первой же встрече ненавязчиво намекнула на взаимность. В этих чудных глазках смешались и благодарность, и восторг, и надежда. Надежда на счастливую жизнь, полную обожания и страсти. С того момента все невидимые душевные препятствия между нами были разрушены: мы определённо точно знали, кем друг другу приходимся и чего совместно хотим. Так, дождавшись более всего выгодного момента, я просил у отца-Красникова руки его прелестной Машеньки. Благословение было получено, и мы, как можно скорее, обвенчались в сельской церкви. Юношеская расцветающая душа предвещала мне годы любовного счастья. Как оно вышло в итоге – тяжело сказать. Многое с Машенькой мы испытали, о многом спорили, во многом сходились, но как бы то ни было, всегда любили друг друга. Ни я, ни она ни разу не давали друг другу повода усомниться в ответной преданности; что бы ни происходило, мы оставались вместе; вместе преодолевали выпавшие нам на долю трудности и вместе несли обрушившийся на меня крест. Конечно, я о своём грешке. Здесь мне хочется подробнее рассказать, когда этот самый крест стал со мною неразлучен.

Хоть я и обзавёлся прекрасной женой, мне нужно было продолжать учёбу. Потому мы с Машей переехали в Петербург – там-то я стал студентом. В этот период я, что говорится, в полной мере познал вкус взрослой жизни – родители, конечно, присылали нам деньги, но их сильно недоставало, потому…

Что-то я засиделся над своими записями. Время-то уже достаточно позднее, а у меня ещё и роман! Вновь предамся былым воспоминаниям завтра, а теперь непременно возьмусь за рукопись. Работы мне предстоит ещё много, очень-очень много!

По переезде в Петербург денег недоставало как никогда. Все деньги, получаемые от родителей, уходили на оплату моего образования, поэтому жили мы, можно сказать, исключительно на то, что присылали нам господа Красниковы. Первая снимаемая квартира была ужасна: две тесные комнатки составляли всю её площадь; стены были голыми за исключением только одного уголка, с которого со всех сторон обрывались желтоватые обои; окна выходили на улицу так, что даже самым ясным днём в квартире было темно. Прямо под нами находился хозяйский трактир, из-за чего нередко в комнатах наших пахло рыбой, телятиной или водкой. Меблированы они были до смеху скромно: стулья, койка, столик, парочка шкафчиков и довольно на этом. Сперва мы думали с Машенькой, что и такого «шалаша» нам хватит, однако всего за месяц такая жизнь стала невыносимой. Тогда мы решили взять квартиру в том же доме, но подороже и поуютнее. За светленькую, прилично обставленную квартирку пришлось платить в три раза больше прежнего. Но тогда мы были согласны на всё, лишь бы только удалиться как можно дальше от убогого «шалаша». С того момента началась наша острая нужда в деньгах.

В первые месяцы нашего отъезда Маша много плакала и скучала по родителям; жизнь в большом городе её пугала. Оставлять её по целым дням совсем одну я не решался, потому рукописи стали первой моей попыткой заработать, но дело дало осечку. В печать прошли лишь несколько моих малых рассказов, и жалованье за них я получал смешное. Не оставалось выхода, кроме как искать того, кто согласится мои рукописи выкупить. Конечно, идя на этот отчаянный шаг, я понимал, что мне придётся забыть о собственном авторстве и нечему будет удивляться, если через год-другой я встречу в журналах знакомые мне строки под чужим именем. Но что поделать, если уж нужда? Вырученных денег хватило ровно на три месяца; затем снова пришлось искать выход из положения. Благо, поиски эти прошли быстро: уже давненько мною было запримечено одно местечко в городской библиотеке близ моего университета; и, на счастье, когда было нужнее всего, местечко это освободилось. Работа, что говорится, в самый раз; да и нашлась очень своевременно. Однако жалования моего по-прежнему недоставало, и Машенька, не слушая моих отговоров, подалась в помощницы хозяйки дома. «В комнате, – говорила она, – все равно мне одной без тебя и без занятия скучно. А так и делом занята буду, и толк от меня какой-нибудь выйдет». Так и жили мы с Машенькой: по дням работа, а под вечер уже усталость одолевает, что ни о чём кроме сна и не думаешь. Вот она какая – реальная жизнь; о любовных играх можно только забыть. Но, несмотря на все трудности, мы с Машенькой были всё так же неразлучны и полны надежд на светлое будущее.