– Анаит, тебе не кажется, что мы живём, как в аквариуме?

– Конечно, кажется. Только в нашем аквариуме ещё и кот – сом.

Вардан смеётся, кладёт голову мне на колени.

Я глажу его волосы и думаю: пусть нас видно, пусть нас слышно – зато это правда.

Мы живые. Мы настоящие. Мы – на балконе.

Но даже на балконе не спрячешься от соседей.

– Чаю не хочешь, макаруха? – снова доносится откуда-то снизу.

Тётя Анжел стоит во дворе, хитро щурится.

Она всегда знает, когда ты сидишь на балконе. Я почти уверена, что у неё есть внутренний радар.

– Почему бы и нет? – киваю я.

На столе появляются чашки с чаем и плошка с вареньем.

Кот тоже приходит, вытягивается на полу и изображает страдальца.

– Чего такой печальный? – спрашивает тётя Анжел, бросив взгляд на кота.

– Постится. Вместе с нами.

– Ах, бедняга. Его бы в Тбилиси, там посты не такие строгие.

Мы смеёмся.

Тбилиси в разговорах всплывает, как воспоминание о чем-то тёплом.

И в этом квартале всё тёплое.

Даже когда тётя Анжел говорит, что мои носки видно с улицы.

Даже когда Вардан спорит с пауком на стене.

Даже когда кот делает вид, что это не он опрокинул чашку.

Потому что тут – жизнь.

Вечером, когда солнце скрывается за крышами, мы с Варданом снова выходим на балкон, слушаем, как вдалеке кто-то бренчит на саазе (традиционном струнном инструменте), а где-то ещё слышится звон посуды – это Рубен опять разбил тарелку.

В воздухе пахнет жасмином и пылью.

– Знаешь, Анаит, иногда мне кажется, что ты любишь этот балкон больше, чем меня.

– Это неправда. Ты не такой устойчивый.

Он смеётся.

Кот фыркнул, возмущённый этим игнорированием своей важности.

И я снова думаю, что если бы кто-то снял сериал про нашу жизнь, то у него был бы только один сезон.

Без финала.

Потому что настоящая жизнь не заканчивается.

Она продолжается – с чашкой чая, с разговором о Тбилиси, с котом, который обязательно придумает ещё что-нибудь.

И с тётей Анжел, которая завтра снова скажет:

– Анаит, твои носки видно с улицы!

Сегодня у меня выдалось свободное утро. Сидя на балконе с чашкой чая, я смотрела, как ранний свет медленно скользит по старым стенам Иерусалима. Коты, вальяжно потягиваясь, охраняли свои территории, а торговцы уже раскладывали лотки с фруктами и специями. Казалось, город просыпался так же неспешно, как и я. И вдруг, ни с того ни с сего, мне вспомнился мой первый день здесь. Тогда я была ещё Марией. Девчонкой с двумя чемоданами, упрямо зажатой губой и надеждой, которую старалась не показывать.

Он был сухой, солнечный, с горячим ветром, который приносил с собой запах пыли и пряностей…Иерусалим…Город, о котором столько раз говорили за семейным столом. Теперь он стал нашим домом.

– Девочка моя, помоги-ка с коробками! – голос матери, властный, но тёплый, раздался с балкона. Мама всегда умела сочетать строгость и заботу, как будто одна рука могла обнимать, а другая – подталкивать вперёд.

– Иду, мам!

Коробки, чемоданы, сумки – вся наша жизнь теперь уместилась в этих стеснённых стенах новой квартиры. Отец умер несколько лет назад, и с тех пор мы с мамой и младшим братом Ашотом жили вдвоём. Точнее, втроём. Аревик держала всё под контролем, но каждый день чувствовалось, как нелегко ей одной.

И вот мы здесь. В Иерусалиме. Потому что так было лучше. Или, по крайней мере, так все говорили.

– Ну что, сестра, готова к жизни среди паломников? – Ашот сунул мне в руки кастрюлю.

– Готова, – улыбнулась я. – Хотя, мне кажется, этот город даже туристам кажется тесным.

Мы вошли в квартиру – старую, но уютную. Вытянутые стены с побелкой, крошечная кухня с видом на соседний балкон, где уже сушилась чья-то простыня. И в этом всём – ощущение, будто кто-то невидимый наблюдает за тобой.