В дверь тихонько постучали, деревянная панель издала знакомый скрип, и в комнату заглянула мама. Её волосы были собраны в небрежный пучок, а на лице ещё читалась сонливость, но глаза смотрели внимательно и тепло.

– Ты уже встала? – с удивлением спросила она обернувшуюся на звук Аню. – Мы с папой тоже проснулись. Не спалось?

Аня кивнула, потирая уставшие от чтения глаза.

– Иди умывайся да завтракать приходи, – продолжила мама, оглядывая разложенные на столе конспекты. – Я сегодня оладушков напеку, с твоим любимым малиновым вареньем. Нужно подкрепиться перед больницей.

От упоминания больницы у Ани снова сжалось сердце, но запах свежезаваренного чая, уже доносившийся из кухни, немного успокаивал. Домашние ритуалы всегда действовали на неё умиротворяюще. Завтракали в тишине. Папа то и дело поглядывал на маму, которая сегодня была сама не своя и постоянно суетилась – то чай доливала, хотя никто не просил, то вытирала и без того чистый стол, то перекладывала оладьи с одной тарелки на другую. Аня больше молчала и без аппетита ковыряла ложкой варенье, размазывая его по краям тарелки. Есть не хотелось совершенно, сильно мутило, и из головы не шел сегодняшний сон. Волны, лес, бабушка, уходящая прочь… Что это могло значить?

Закончив завтрак, вся семья собралась – мама взяла приготовленную с вечера плетёную корзинку с домашней едой и свежими фруктами, укрытыми чистым полотенцем, папа захватил бутылку минеральной воды без газа, которую баба Нина всегда предпочитала. Аня надела свой синий плащ с капюшоном – подарок родителей на прошлый день рождения. Сели в машину, и папа привычным движением повернул ключ в замке зажигания. Старенькие "Жигули" отозвались характерным рокотом, который всегда успокаивал Аню в детстве, когда они ездили к бабушке. Дождь снова начал накрапывать, превращая улицы в зеркала, отражающие серое небо, и дворники монотонно скрипели по стеклу, задавая ритм их молчаливой поездке. Проезжая мимо парка, Аня заметила, как ветер гнул верхушки деревьев, а редкие прохожие спешили укрыться от непогоды под навесами магазинов. Город казался притихшим и печальным, словно сочувствуя их горю.

Часы посещения еще не наступили, но учитывая тяжесть пациентки, родным разрешили приехать раньше. У входа в отделение они встретили молодого врача, который вчера звонил маме. Он коротко кивнул, узнав их, и что-то негромко сказал медсестре. Больничный коридор встретил их запахом лекарств и больничной еды, смешанным с ароматом хлорки. Стены, выкрашенные в бледно-зеленый цвет, казались особенно унылыми в тусклом свете энергосберегающих ламп. Где-то в глубине отделения слышался приглушенный разговор, звяканье металлических инструментов и шарканье тапочек по линолеуму.

Вслед за родителями девушка вошла в палату. Внутри стояло четыре кровати, одна из которых пустовала, на остальных лежали пожилые женщины. Одна из них спала, накрывшись одеялом с головой, а вторая, с бледным осунувшимся лицом, никак не отреагировала на посетителей, продолжая неотрывно смотреть в потолок. Бабушка лежала у окна.

– Анечка! Настасья, Серёжа! – голос бабы Нины звучал слабо, но был наполнен радостью. Она попыталась приподняться на подушках, и капельница, прикреплённая к её руке, тихонько звякнула. – А я-то смотрю в оконце, там дожжает, ну, думаю, не приедут мои в таку погоду.

– Нас каким-то дождём не испугать, бабуль, – с улыбкой ответила девушка, наклоняясь и осторожно приобнимая старушку, стараясь не задеть трубки и провода. С грустью она отметила, что бабушка совсем осунулась – кожа стала почти прозрачной, а глаза, хоть и блестели, но словно ушли глубже в глазницы. – Ты как тут?