Девять изб у темного леса. Повести и сказки для детей и взрослых Анатолий Ехалов

© Анатолий Ехалов, 2025

ISBN 978-5-0067-4016-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

…То, чему научился в детстве, остается с тобой на всю жизнь.

Например, я классно умею колоть дрова топором. Не колуном, а топором. Многие, которые колют, не имеют об этом искусстве никакого понятия. Я умею крыть крыши дранкой, косить, пасти скот, доить коров, метко стрелять, хотя охота – не мое. Умею ловить руками рыбу под камнями, собирать двумя руками чернику, бруснику, клюкву, драть корье, и ловить кротов. А еще играть на балалайке, плясать, драться один на один и в свалке, играть в карты…

Как колоть дрова топором? Здесь не требуется больших усилий. Кладешь одну чурку плашмя на землю, вторую ставишь рядом вертикально, немного наклоняя от себя, внизу прижимаешь ее ногой. Весь секрет в том, чтобы при ударе топор попадал острием не строго вертикально, а чуть наискосок. При этом даже от легкого удара чурка раскалывается, причем, не разлетаясь. Развернул ее, стукнул слегка топором, и вот она уже разошлась на четвертинки. Так эти четвертинки берешь, как целую чурку, и кладешь в поленницу.

Что касается, стрельбы. В детстве у меня была пневматическая винтовка.

Стрелял я из нее дробью «нолевкой». Винтовка всегда была со мной. Лежу, бывало, на кровати, а рядом – воздушка. Глядишь, муха села на потолок.

Хлоп ее, и нету мухи, одна дырка в потолке. Мухи в доме не задерживались, правда, потолок весь был исстрелян.

Ловить кротов меня отец научил. Когда-то это был довольно прибыльный промысел. И я зарабатывал летами ловлей кротов на одежду, портфель, книги и обутку.

У меня стояло по лесным дорогам и тропам 150 пар кротоловок, и я так научился этому делу, что стал в нем виртуозом. Чтобы снять шкуру с пойманного крота, мне нужно было секунд пять… А попадало в день до сотни кротов. Дома нужно было шкурку натянуть, снять с мездры жир и оставить сушить. Шкурка первого сорта стоила 10 копеек, второго – семь, за третий сорт давали в заготконторе пятак… За шкурки можно было купить дефицит: например, пыжиковую шапку.

Драться пришлось научиться, потому что шесть лет жил в интернате, где нужно было отстаивать свою честь и независимость чуть ли не ежедневно. Ростом был мал. А маленького всякий норовит клюнуть.

Вот сидим в интернате за столом самоподготовки, домашнее задание выполняем. Столы длиннющие, за ними сразу сто пятьдесят человек помещается. Напротив меня скучает парень из соседней деревни. Он уже семиклассник, старше меня на два года, рослый и наглый. Я склоняю над тетрадкой голову, и в это время он ударяет меня ладошкой по макушке.

Больно, но терпимо. И я снова склоняюсь над тетрадкой. И снова он бьет, на этой раз сильнее. Воспитатель не видит, а пожаловаться – значит опозорить себя на весь интернат.

Я поднимаю голову, и, видя его ухмыляющуюся рожу, говорю жестко:

– Если еще раз стукнешь…

– А чего ты мне сделаешь? – Надсмехается он.

– Увидишь.

Я обмакнул перо в чернильницу и снова склонился над тетрадкой, не выпуская из виду обидчика.

Вот он замахнулся в очередной раз, но ладонь его не достигла моей макушки. Она была остановлена пером.

Парень взвыл, зажимая фиолетовую от чернил рану.

– Выходи на задний двор, – прохрипел он, пряча меж колен раненую руку.

– И выйду! – Отвечал я.

В перерыве мы вышли на заднее крыльцо. Он был выше меня на голову и, естественно, сильнее. И биться с ним было безумием.

Меня никто не учил этому искусству. Но видимо, необходимость постоянно сражаться с противником, превосходящим тебя силой, уже на генетическом уровне включала в моей голове и теле память предков, умевших побеждать в любой ситуации, направляя силу противника против его самого. Много позднее я узнал, что это боевое искусство называется «Извором».

Извор – это ручей, выбирающий себе путь к большой реке, преодолевающий всевозможные преграды.

Парень бросился на меня, но я поднырнул под его руку, зацепил сзади его рубаху и дернул по ходу движения противника, переплетя своими ногами его ноги. Противник мой со всего маха полетел с крыльца, перевернушись несколько раз. Но он тот час вскочил, и в ярости бросился в драку снова. И снова оказался поверженным. Когда он в третий раз оказался на земле, под его руку попался обломок кирпича. И он запустил им в меня, но я увернулся, и кирпич с грохотом и звоном обрушил стекло интернатского окна, на звон которого тут же прибежали воспитатели педагоги…

Говорят, перевод с греческого слово «педагог» означает буквально «человек с палкой».

Мне довелось стать педагогом в тринадцать лет. Тем самым «человеком», только не «с палкой», а уже с винтовкой.

Так случилось, что в самом начале учебного года мой отец сильно заболел. Он был в то время директором Потеряевской начальной школы, в которой было всего два учителя. Отец вел второй и четвертый классы. И вот – прободная язва желудка. Отца уведи в район, едва успели спасти от перитонита, зашить порвавшийся желудок. Он лежал в реанимации, и на него было страшно смотреть: кожа да кости. Его ученики остались без учителя, и заменить его оказалось некому.

И тогда отец попросил районный отдел образования послать в качестве учителя меня. В это время старших школьников отправляли в колхозы поднимать лен со стлищ. Так что мне заменили сельхозработы педагогическим трудом. Правда, вторая учительница Александра Васильевна выразила сомнение, что я смогу удержать в повиновении сразу два класса и смогу заставить детей слушать себя.

Однако, делать было нечего, и я стал на целый месяц учителем. Педагогом.

А прогнозы второй учительницы не оправдались. В ее классе, наоборот, дисциплины не было. Ученики шумели, кричали и даже дрались, так что учительнице все время приходилось кричать. Ее ученики хотели переселиться ко мне в класс.

А нашем классе была полнейшая тишина и послушание. Ребятишки смотрели на меня восторженно. Еще бы, у меня и помимо школы был среди ребятни, которая была меня младше на три-четыре года, непререкаемый авторитет.

И, прежде всего, из-за того, что я владел пневматической винтовкой, и время от времени устраивал в колхозном гуменнике тир…

Да еще много чего придумывал, так что, когда я пас на мельнице мелкий рогатый скот по чередам, ребятишки сбегали из деревни ко мне.

Мы ловили под камнями рыбу, запекали в глине налимов, варили уху, играли, я читал ребятам из библиотеки приключений Майна Рида, Стивенсона, Купера, Беляева…

…Теперь о картах. Когда в шестидесятых, семидесятых годах закрывали в деревнях школы, отправляя детей в интернаты, наверное, не могли не понимать, как эта экономия отразится на качестве образования в стране. Понимали, но делали.

В нашей комнате жило сорок человек. Надо представить, что там творилось! Воспитатели женщины не задерживались, не задерживались и мужчины, большей частью отставные офицеры из «зоны», потому что справиться с детьми сложнее, чем с «зеками».

После отбоя, когда дежурный воспитатель выключал в комнате-казарме свет, и уходил, кто-то из ребятишек осторожно подкрадывался к дверям и слушал, не прослушивает ли комнату с той стороны воспитатель. И если слушал, то подавался знак, самый тяжелый из нас стремительно разбегался и бил ногой в дверь. Тотчас за дверью раздавался грохот падающего тела и нецензурная брань. Наутро расцвеченный фингалами дежурный воспитатель подавал заявление об уходе.

Однажды в нашу комнату поселили Вовку Зайцева, известного на весь поселок хулигана. Вся многочисленная семья у них была хулиганской, включая и самого папашу. Старшие Вовкины братья тянули сроки по тюрьмам, а Вовка только дожидался выхода во взрослую воровскую жизнь, снискав славу неуправляемого подростка.

Какому умному администратору пришла эта сумасшедшая идея? Знаю, Вовке она понравилась. Он тут же организовал в интернате банду. На ночь двери запирались, на окнах были решетки, но они не удержали.

Скоро их подпилили, и каждый вечер после отбоя группа самых отчаянных ребят во главе с Вовкой стала через форточку уходить на промысел.

В те времена между центром и поселком водников ходил пассажирский автобус с интервалом в двадцать минут. Но в девять часов вечера автобусы заканчивали работу. И все, кто не успел перебазироваться, вынуждены были идти четыре километра пешком вдоль заборов с колючей проволокой, ограждавших две зоны строго режима. Вот тут-то их и ожидала банда из интерната под предводительством Вовки Зайцева.

– Слышь, дядя! Поделись с братвой сигаретами, – выступал вперед Вовка, натянув на глаза шапку. Из кустов выдвигалась и братва: мальчики, которые уже давно крестились двухпудовыми гирями…

Запоздалые путники отдавали беспрекословно все: и сигареты, и деньги, и часы…

Наша комната-казарма зажила на широкую ногу. В углу под койкой стоял, наверное, не один ящик водки и пива, сгущенка потекла рекой.

Вечерами, иной раз, в интернате устраивались танцы, и для многих было особой гордостью завалиться на танцы в поддатии.

По ночам из нашей комнаты-казармы доносилось дружное нетрезвое пение, прекратить которое ночная дежурная не решалась и не могла:

Ночью начинались игры в карты под интерес. Сначала играли под кроватями при свечах во все общепринятые зоновские: «буру», «четыре листика», «секу», «петуха», «очко». Потом обнаглели и перебрались за столы…