С полчаса в обсерватории висела тишина, наполненная лишь моим бряканьем по клавиатуре и вознёй Юсика, который периодически отрывался от телескопа, чтобы отметить что-то в своём смартфоне.

Когда же я наконец решила, что вся необходимая информация собрана, и пора звонить отцу, чтобы вызвать его на важный разговор, тот сам позвонил мне.

Вот что меня всегда восхищало и даже пугало в этом человеке, чья кровь текла по моим венам, так это его сверхъестественная, почти звериная интуиция. Лев Тимофеевич Кошурин чувствовал малейшее изменение мира вокруг себя, что во времена бедовой молодости не раз спасало ему жизнь. И наивно было думать, что он сам уже подспудно не знал о том, о чём я собиралась ему сообщить, не чувствовал беды, нависшей у нас над головами. Над головами – в прямом смысле слова, потому что солнце к тому моменту поднялось уже почти в зенит.

– Да, папа, – мой голос дрогнул, ведь, как я уже сказала, внезапные проявления отцовской, если выражаться его же словами, “чуйки”, пугали меня.

– Юля, ты наверху? – вопрос прозвучал небрежно, но это меня не обмануло. Отец был чем-то встревожен. Очень встревожен.

– Да, наверху. Пап, всё нормально?

В трубке раздался сухой смешок.

– Я это же у тебя хотел спросить. Мы утром… не очень хорошо поговорили. Как-то муторно теперь из-за этого.

“Тебе не из-за этого муторно, папа” – хотела сказать я, но вовремя прикусила язык, иначе бы получилось будто я не верю в то, что отец может быть расстроен из-за нашей утренней размолвки. А он мог. При всей толстокожести и внешней непробиваемости Льва Тимофеевича именно я была его уязвимым местом, его ахиллесовой пятой. И знала об этом.

– Не хочешь спуститься, дочь? Мы могли бы пообедать вместе. Просто пообедать, без всяких разговоров о важном, – в последние слова отец вложил лёгкий смешок, явно пытаясь придать своему предложению шутливый тон, но я чувствовала его напряжение. И чтобы не оттягивать неизбежное, сказала:

– Папа, боюсь, что без разговоров о важном нам сегодня не обойтись. Поэтому лучше ты поднимись ко мне. И Муртазу прихвати.

Отец наверняка был удивлён, но не подал виду. Деловым тоном уточнил:

– Это настолько важно, что при нашем разговоре должен присутствовать мой секьюрити?

– Это важно, – подтвердила я, – Но Муртаза нужен, потому что здесь со мной ещё Юсик. Мы хотим вам кое-что сообщить.

На этот раз пауза длилась дольше. Я даже успела представить, как краснеет отцовская шея над выглаженным воротником. А как краснеет Юсик, и представлять не пришлось – он сидел на платформе под огромной трубой телескопа и крутил пальцем у виска. Только тогда до меня дошло, как двусмысленно прозвучали мои слова.

– Надеюсь, вы не собираетесь рассказать нам, что ты беременна? – теперь голос отца звучал почти ласково, но я этим не обманулась, и взвыла от унизительной смеси злости и стыда:

– Нет, блин, папа, всё намного хуже! Вы можете просто прийти?!

– Ещё хуже?! – изумился отец, – Ну, в таком случае, идём. Смотрите только, не пожалейте об этом.

На угрозу я внимания не обратила. Отец всегда злился, когда речь заходила о Юсике, но сделать ничего не мог, ведь сам же и разрешил нам дружить ещё три года назад.

Юсик не захотел играть в "Метро 2033”

Сказал, что после моего рассказа у него отпало всякое желание потреблять какой-либо контент связанный с метро в частности, и с подземельями в целом.

Конечно, я тут же почувствовала себя виноватой и принялась разубеждать его, говорить, что ни само метро, ни тем более игры про метро, не виноваты в моём несчастье, но Юсик упёрся намертво. Так я узнала о том, что он не только очень талантливый и гордый мальчик, но и весьма упрямый.