В коридоре у торцевого окна дымили. Она показала жестом слитых нижними фалангами и расходившихся на средних указательного и среднего пальцев: закурить. Ей тут же протянули сигарету. Кто-то щёлкнул зипповской зажигалкой. Из-за спины, с подоконника, вытянули тёмного стекла ополовиненную бутылку. Мара отхлебнула, но спазм ещё не отпустил её гортани. Красноватая сладкая струйка сбежала на подбородок. Кто-то – она различала только силуэты – потянулся слизать.

– Ты чё, мать! – услышала Мара. – Всё закрыто уже, тратишь драгоценное.

Ей освободили место на подоконнике, она села, ощутила спиной ледяное оконное стекло. Если надавить сильнее, рама выломается или нет? Интересно, осколки стекла застрянут в свитере или достанут кожу? Это очень больно?

Она тут же ощутила чью-то твёрдую ладонь на позвонках.

– Осторожно, или у тебя крылышки отросли? Дай-ка проверю, – ладонь скользнула под свитер, к худым лопаткам.

Мара высвободилась, повернула лицо на этот голос.

– Я трезва и труслива. Если хотите соскребать меня с асфальта, придётся сильно напоить, – отчётливо выговорила она. – Но всё ведь уже закрыто, верно?

Она сделала было шаг, чтобы вернуться в свою – точнее, в Тахину – комнату, но увидела в конце коридора этого парня, в водолазке. На его руке повисла та самая девочка, со злыми глазами.

Парень смотрел в их сторону – компании у окна. Наверное, решал: подойти, или нет. Вадим? Володя? Он представился, но Мара заранее решила, что имени запоминать не станет. Девчонка потянула его за собой. Они скрылись за поворотом, ведущим к лестничной площадке.

Ей тоже нужно было на лестницу. Выждав немного, Мара побрела в комнату. Студентки почти все уже были дома. Собирались гасить верхний свет. Мара успела увидеть неодобрительные взгляды. Одна из них оказалась одногруппницей злой девочки. Видно было, что успели перетряхнуть бельё Тахиной гостьи.

Тахина койка стояла под подоконником. Мара была тощей, они вполне поместились вдвоём, крепко обнявшись, чтобы не околеть под казённым одеялом.

В субботу Таха на пары не пошла. Они с Марой оделись потеплее – Таха её экипировала своими вещами – и поехали в речпорт. Вода всегда успокаивала Мару. Павильоны «Соки-воды» и пирожковые уже закрылись после сезона, навигация заканчивалась. Они купили (Таха купила) одну булочку по дороге и сейчас облокотились на парапет и неторопливо ели. Чайки укрылись где-то под сводами пакгаузов, некому было хватать куски из рук.

Тёмно-коричневая камская вода уже загустела и отяжелела, через каких-нибудь пару недель начнётся ледостав.

За спинами девочек вспарывали холодный плотный воздух гудки поездов – через дорогу каменные терема станции «Пермь Первая». Можно уехать в Питер, где у Мары никого не было, можно вернуться в Свердловск.

Этим летом она там изрядно покуролесила. Исполнила так, что даже проректор запомнил её имя.

Ехала она не поступать – ей уже было, по большому счёту, всё равно, выучится ли она, кем будет работать, где завоюет славу, которую ей с детства пророчили. Маре просто нужна была причина вырваться из города, который преследовал её этими жуткими звуками горлового щёлканья – знак принадлежности к району. Не рассказывать же родителям, что она умирает от страха, выходя на улицу. Её ругали даже за четвёрки в четверти, как бы она обрушила на семью такую неприглядную правду! Что бы они ей сказали? Опять сделали бы виноватой?

В Свердловск они двинули с Яной. Их заселили на Чапайку. В комнате разместились ещё две девочки. Златовласка Катька с густыми щёточками ресниц – с ней они подружатся на всю жизнь – и Эля, миловидная и не запоминающаяся.