Она потянулась к пачке «Опала» – в коричневой в мелкую клетку «шали».

– Ты что? В комнате не курят, надо в кухню идти! – замахала Таха.

Мара сунула ноги в чьи-то тапки, и подруги вышли.

Таха была одноклассницей, они жили в соседних домах, но познакомились после восьмого, когда их отправили в трудовой лагерь, слив хорошистов и отличников из всей параллели в один класс.

Таха тогда дружила с высокоскулой девочкой, похожей на светленькую вокалистку из АББА. Но в течение года компании и девичьи пары перегруппировались, и к выпуску они с Тахой уже делились такими секретами, которых не раскроешь маме. Впрочем, ТАКИХ у Мары тогда не было.

А теперь есть.

За предыдущий год Мара написала Тахе пару поздравительных открыток, и те с опозданием: никогда не была аккуратной в переписке. Родня обижалась. Обиделась и Таха. Но о чём Маре было писать – как она провалилась на экзаменах? Девочка, не получившая золотую медаль только из-за этой долбаной физры?

И вот она свалилась на Таху со всеми накопившимися новостями, которые нельзя было доверить письмам.

Она не знала с чего начать. Подруги приоткрыли балконную дверь в просторной кухне, на плитах кипели какие-то холостые супчики, магазинные пельмени, на паре сковородок поджаривалась картошка на сале, от запахов свело желудок. Мара в долгую и с удовольствием затянулась. Табачный дым унял первую волну голода, это было проверенное средство. Сигареты – заботливый друг бездомных девочек.

– Монеток дать? Маме звонить будешь? – участливо спросила Таха. – В фойе междугородный автомат.

Сердце ныло, но звонить она не будет. Наверное, маме легче смириться с тем, что у неё больше нет дочери, чем иметь ТАКУЮ дочь. Сделав за маму это невозможный, но как ей казалось, справедливый и всех устраивающий выбор, Мара ненадолго усмирила бунтовавшую совесть.

В кухню заглянули девчонки:

– Вы есть-то будете?

Этажом ниже уже громыхало: дискотека. Ели медленно, чтобы успеть ощутить сытость скудного ужина. Вяло переговаривались: идти-не идти. Вылезать из гетр, свитеров и фланелевых тёплых халатов никому не хотелось. Девочка с рыжим хвостом потянулась за зеркальцем и начала красить губы. Значит, пойдут.

Началось шумное весёлое переодевание, всегдашняя девичья толкотня.

Когда они спустились в рекреацию с прыгающими световыми пятнами цветомузыки, играл медляк. Парочки в дрожащем свете держались на разном расстоянии: кто на пионерском, кто на таком, что можно было схлопотать от студсовета.

Мару тут же кто-то дёрнул за рукав. Она обернулась: высокий, лохматый, с открытой улыбкой, кадык выпирает сквозь тонкую синтетику водолазки.

– Я не танцую, – резко сказала она.

– А зачем пришла? – удивился незнакомец.

– Стену подпирать. Говорят, у вас давно ремонта не было. Как бы не рухнула. – Маре хотелось сказать что-нибудь ещё столь же нелепое, но парень расхохотался.

На них оглядывались. Одна девочка, как показалось Маре, зыркнула зло. Наверное, считала своим этого долговязого.

– Ладно, пойдём, – она закинула ему руки за шею и сцепила замком. Маре отчаянно хотелось скандала.

Мару всё время швыряло к высоким. Даже у рыжего парня прозвище на районе было не Рыжий, а Длинный – эта характеристика была ярче, превосходила очевидную первую. Мара полыхала ненавистью, когда вспоминала о своём первом опыте. Перемежающиеся кровавые красные, бледно-зелёные – как то, что он выплюнул тогда на простыню, и ей пришлось лечиться, – синие и жёлтые яростные вспышки в дискотечном зале исходили, кажется, от неё, а не от фонарей на диджейском пульте.

Мара вспомнила – и горло высушил гнев. Они переминались с ноги на ногу под какую-то плаксивую мелодию, студент что-то шептал ей в ухо, она не могла ответить. Его плоть ожидаемо бруском вдавилась в её живот. Как же она ненавидела эти в секунду выраставшие бугорки под разъезжавшимся зиппером джинсов! Мара оттолкнула наглеца и резко пошла к выходу по прямой, задевая танцующих плечами и локтями, смещая парочки с орбит; ей вслед возмущённо шипели.