Макс рассчитывал провести с отбывающей в другой город надолго Петелькой выходные. Для этого он взял ключи от сада – в тех краях на участках стояли не щитовые скворечники, а добротные рубленые дома, в которые наезжали и зимой: на Новый год, дни рожденья…

– Так с собой возьмём, – услышала Мара голос Макса, когда парочка вышла в коридор для объяснений.

Он позвонил своему кузену. Кузен оказался ещё приличней: учился аж в институте. То есть стоял на ступеньку выше Мары на социальной лестнице. Ему тоже нужно было в воскресенье уезжать вечерним поездом.

На даче протопили печь. Макс с Рафаэлем закинули одеял на печную лежанку. Высокий Макс наполнял рюмки и не вставая подавал их на «верхнюю полку». Парни пили, кажется, самогон. Девушкам взяли чего-то сладкого, вроде Тамянки.

Мара как бы заключила негласный пакт с Максом о взаимном ненападении.

Всё похоронили под покровом прошлой ночи, и их спутники, оставаясь в неведении, не испытывали какой-либо неловкости. За лето Мара выучилась врать.

Рафаэль оказался ласковым, не наглым. Сказал много приятных слов. Мара даже смеялась над какими-то шутками. Оставил свой свердловский адрес.

У Мары совершенно не оставалось времени, чтобы решить куда податься. Петелькин чемодан уже стоял у порога (передышка после «трудового семестра», проще говоря, колхоза, перед занятиями закончилась). Марин чемодан тоже был извлечён из-под Петелькиной кровати. Билет на юг в день отъезда все ещё было не купить: хоть и не за сорок пять дней, как в сезон, но до октября нечего и думать.

Мара решилась на Свердловск. Пермь она никогда не любила, да и не хотелось светиться перед девчонками: половина её одноклассниц перешли уже на второй курс в местных вузах, а у Мары всё ещё не было студенческого.

У неё ещё оставались деньги на плохонькую гостиницу, вроде «Спортивной» с номерами на десять коек, а если повезёт, можно было переночевать у Янки и Катюхи на Большакова. Старшекурсница, с которой они заселились, часто не ночевала по месту прописки, и койка пустовала.

И ещё был Рафаэль. Правда, проникнуть в мужскую комнату и, главное, остаться в ней, было затруднительно. Сложнее даже, чем просквозить мимо бдительной большаковской «бабы Юли». Но это уже была не её забота.

Начать Мара всё же решила с девчонок. Выяснилось, что у них физра, и пришлось ехать в другой корпус. С ней увязался Крюк, на которого беглянка наткнулась в Универе. Они были шапочно знакомы.

Вначале Мара сидела на низкой скамеечке в просторном спортзале, где девочки выполняли всякие упражнения по свистку сухонькой старушки с зычным голосом. Физкультурнице было лет сто. Ну, к семидесяти точно. По крайней мере, за шестьдесят Мара бы поручилась.

Она ненавидела физкультуру всеми фибрами души: из-за тройки по этому никчёмному предмету чуть-чуть не дотянула до проходного балла. Если бы не школьная физра, Мара бы не торчала в начале июня в своём городе, и ничего этого не произошло бы с ней.

Физкультура олицетворяла для девушки верх насилия над человеческой природой, и смотреть на эту солдафонскую муштру она не могла. Поэтому вышла в скверик, где на лавочке её дожидался упорный Крюк.

Маре нужно было продержаться до того, как выйдут девчонки, чтобы ехать в главный корпус, и отразить все липкие паучьи атаки непрошенного провожатого.

Переночевала Мара у своих. Оперевшись спиной о подоконник в общей кухне – здесь можно было покурить, – она здоровалась с хозяйками кастрюль и сковородок, входившими и выходившими одна за другой. Провалившаяся абитуриентка знала почти всех.

Не все были доброжелательны к поздней визитёрше. Главное было разминуться с Танькой Швыдкой, но та, на правах старшекурсницы (а это как деды в армии) у плиты не дежурила. Танька рассвирепела из-за брата: он увивался за Марой на абитуре, харизматичный мальчик с гитарой. Линзы очков увеличивали его синие (именно синие, не голубые) глаза в пшеничных колосьях ресниц и делали немного беззащитным взгляд. Видно, слабость зрения не позволила ему разглядеть демоническую (как она тогда себя убедила, так ей было легче, это были её доспехи и оружие) сущность Мары. Он был влюблён. Но когда абитура всей толпой после какого-то экзамена хлынула в парк Маяковского, Маре нарвал там луговых цветов другой, Толик; она приняла букетик и потом не знала, что с ним делать, с облегчением выбросив в кусты быстро привядшие цветы.