Ворона был абсолютно готическим персонажем, но они тогда относили это слово только к архитектуре. Архитектуре разрушенной дачи, например.

К концу лета Ворона куда-то пропал.

Димка с Аликом с разбегу плюхались на их покрывало, обдавая морскими брызгами с мальчишеских тел.

Запускали руки в кулёк с мятыми, спёкшимися на жаре абрикосами и помидорами. Потом покупали на всех промасленные жаренные пирожки, с которыми в большом коробе спускалась на пляж буфетчица из соседнего кафе.

Несмотря на аппетит, они все были худющие. Всё сжигали в бесконечных заплывах и догонялках в воде.

О чём они болтали, умещаясь вчетвером на пикейном покрывале, присыпанном песком?

Как кочевники – обо всём, что проходило в струящемся от зноя воздухе, перед их глазами. Всё высмеивали. Надо всем шутили.

Но долго в этом пекле не выдерживали и с визгом и индейским улюлюканьем неслись в море, обдавая купальщиков, державшихся у берега, тоннами брызг. И уплывали далеко за буйки. В вёсельных шлюпках, качавшихся на воде ещё дальше от берега, совсем молоденькие спасатели тискали подружек.

На них, мелюзгу, не обращали внимания. Можно было уплыть в Турцию.

Йехууу!

Возвращались девчонки впритык к школе, предвкушая, как будут хвастать одноклассникам своими приключениями.

И только тетрадке в светлой обложке по-прежнему нечего было рассказать.

Это ж на голову не налезет, что занимало советских школьниц!

Мама уничтожила все письма со свердловским штемпелем, а Идочкины не тронула. От Иды, девочки, выросшей на глазах, отличницы и скромницы, не исходило угрозы. Мама, мама, знала бы ты, от кого в их детской компании они получали не положенные возрасту знания, и кто научил Мару курить растёртые в пыль сухие семена сирени!

Март 1981, Мара в выпускном, Идочка в девятом.

«…В октябре написала тебе письмо и «отправила». Неделю назад убирала у себя в секретере и нашла то письмо. Думаешь, где? В коробке, в которой лежит письмо к Д.Д. (Сейчас, водя глазами по пожелтевшим страничкам в линейку, Мара не сразу поняла, кто это – а это адресат её первых стихов, про «запах тела загорелого и невинных губ пожар и объятье неумелое, как любви прощальный дар») и те записки, которые ты хотела отдать ему.

…Сейчас у меня была Таня (Мара тут же вспомнила маленькую гречаночку). Говорили о разной чепухе. Пересказала ей наш разговор со Светой П. (помнишь, её ещё Альберт облапал?)»

Упомянутого Альберта Мара легко представила – он был кузеном Д.Д., а вот Светка напрочь стёрлась из памяти.

«Ты представляешь, она мне в среду заявляет, что моя Мара много на себя берёт».

Какие-то девичьи разборки, в чём там было дело, Мара не помнила в упор.

«Оказывается, она вспомнила сцену на море, когда, видишь ли, ты на неё „косо посмотрела“. Теперь она удивлена и думает, что „неужели я хуже, чем она?“. Вот дура!»

Спасибо, подружка, – мысленно обратилась к покойнице Мара, – ты всегда считала меня лучшей и никто, по твоему мнению, не смел со мной равняться.

«Ты знаешь, по какой-то гадалке получилась такая картина: моя жизнь – страсть. Я долго размышляла над этим и оказалось, что страсть эта к мальчишкам. За этот год (учебный) мне понравились сразу два мальчика. Одного ты знаешь, это Генка Р. (помнишь, я просила тебя написать о нём стих?). И другой, из 10 кл.

С этим вторым произошла поразившая меня история. Он дружил с одной девчонкой из его же класса. Можно сказать даже, её любил. Это видела вся школа. Он с неё глаз не сводил на переменах. И вот получилось так, что он ей надоел, и она порвала отношения. Он стал чуть ли не идиотом. Все учителя заметили это.