Учиться он стал на 2,3,4, когда до разрыва имел 4 и 5.
Через некоторое время он успокоился и сказал, что хорошо, что этот разрыв произошёл, а то бы он стал совсем психом из-за неё. Ты представляешь!
…И вдруг мне в голову пришло, что я к нему неравнодушна.
Как мне быть? Посоветуй.
Ну, хватит обо мне. Хотя нет, ещё не всё.
В первом полугодии я познакомилась через Светку с одним пацаном, кличка Шая. Светка мне его лепила как хотела. Чтоб я с ним гуляла. Это я, интеллигентная девочка, должна гулять с каким-то притырком! Я этого не хотела и, как видишь, оказалась жива. Впоследствии оказалось, что он наркоман.
Ну как? Занятно, правда?
…Пиши о себе подробней.
Ида.»
Апрель 1981.
«Привет, Маришка!
У меня такая новость, что…
Пожалуйста, только не кончай жизнь самоубийством».
Тут следует подробный рассказ, как Ида в весенние каникулы в поездке в Севастополь столкнулась с предметом своих переживаний и случайно выяснила, что он учится… в седьмом классе. Сама Ида – в девятом, а Мара в десятом.
«…Я не перестаю думать об этом. Ведь тем летом Альберт сказал, что ему 16 лет, а на самом деле ему тогда было 13, а может, даже и 12».
Ну да, подумалось Маре, мы здесь на юге, созреваем и наблатыкиваемся «взрослых» манер гораздо раньше своих холоднокровных сверстников.
«Может, и Д.Д. наврал о своём возрасте?
У меня в голове не укладывается, что 12-13-ти летний мальчик мог так себя вести по отношению к 14-15-ти летним девушкам. Но вспомни это лето! Какой он был тогда смирный! Помнишь нашу фразу: «Скажи мне, Алик, почему ты такой смирный?»
И каким милым (он вообще симпатяга) я видела его в Севастополе!
Не задерживай с ответом!»
Июль 1981 года.
«Здравствуй, мой милый, дорогой, горячо любимый Робинзон!
Дима, видимо, решил, что можно продолжить роман, который он начал в позапрошлом году. Значит так, играем мы в карты (в подкидного), он мне подыгрывает. Когда ему об этом говорят, он краснеет. Когда я один раз проиграла и сказала, что если не везёт в картах, то повезёт в любви, он согласился и с тех пор когда проигрывает, говорит, что его кто-то сильно любит, и смотрит такими глазами, что я отворачиваюсь.
Но самое интересное было в понедельник, 20 июля. Мы (это 2 на 2) играли в карты, когда ко мне пришла Татьяна и отвела меня поговорить. Мы отошли, и она показала мне письмо (отвратительное, кстати). Когда я его читала, то поминутно ржала, и Танька называла имена мальчиков, о которых упоминалось в письме, и который писал (я их знаю только по рассказам).
Димка как услышал имена, сначала только кидал косяки в мою сторону, потом швырнул карты на скамейку, ушёл к себе во двор, встал возле абрикоса и, закусив нижнюю губу, стал смотреть опять, как отпетый ревнивец.
Как это назвать, а?»
Ах, Идочка, мы с тобой обе сильно поплатились за издевательства над влюблёнными мальчиками, дорогая, – посожалела взрослая Мара.
«Мы с Татьяной, смотря на эту картину, ещё громче заржали.
И последнее: сегодня мы придумали, как опять заставить Диму страдать. Но об этом позже, т. к. это ещё надо осуществить.
Альберта и Д.Д. на море нет, и очевидно, не будет этим летом.
…Ну, пока всё. Если не сдашь экзамены – забуду о тебе (маленький армянский шутка). Жаль, что тебя нет с нами. Поприкалывались бы с Димы вместе с тобой.
Целую. Жду и надеюсь.
Ида.»
ВЫПУСКНОЙ
– Пойдём, – дёрнула Игната за руку его мать, рано износившаяся женщина с грубым лицом, кое-как, без вкуса, одетая.
Мара сидела в участке с моложавой бабушкой, её бабушка, как картинка: с подкрашенными губами, в модном трикотиновом платье и довольно крупными александритами в ушах. От бабушки веяло благополучием, и с ней Маре не было страшно.