Распахнув одеяло, лежу. Нет сил даже ноги с постели спустить. Голова нещадно болит, во рту сухо.

– Это водичка? – шепчу и тянусь к стакану.

Мама стоит, сцепив руки. Смотрит с укором, но мне всё равно.

– Аспирин! – громогласно вещает она.

Пью шипучку практически залпом. И, опрокинувшись навзничь, продолжаю лежать.

– Вы зачем напоили ребёнка? – прилетает от мамы.

– Какого ребёнка? – я, щурясь, смотрю на неё.

– Кирюшу! – мамин образ мутнеет на фоне окна.

– Ох, – возвращаюсь в исходную, – Тоже мне, ребёнка нашла! Да этот ребёнок нас за пояс заткнул.

– Я поручила тебе, думала ты взрослая женщина. А ты? На кого ты похожа? Ты только глянь на себя, – сокрушается мама.

Взяв с полочки зеркальце, она торопливо подходит и тычет мне в нос.

– Мамуль, ну отстань, – закрываю глаза.

– Поднимайся! Приводи себя в чувство. Сегодня уборка.

– Воскресенье же! – спешу возразить.

– Вот именно, что воскресенье, – соглашается мама.

Успеваю заметить, на ней не домашний халат, а рабочий костюм для уборок. Лосины и майка, в которых мы делали в нашей квартире ремонт. На них даже пятна остались от краски.

– Мам, я тебя умоляю, – стону, как израненный зверь.

Но мать беспощадна в своей чистоплотности. Кроме привычки командовать, расходовать деньги с умом, она ещё крайне дотошна. Помню, могла выговаривать мне, если я недостаточно тщательно мыла тарелки. Если вешала мокрое полотенце обратно на крючок, в то время как надо на батарею. Или, вынув из ящичка что-то, не клала на место.

В общем, частенько я думаю, папа ушёл неспроста…

– Трудовая повинность, – звучит её вкрадчивый тон, – К тому же, тебе не помешает сбросить пару кило.

Я накрываю свой зад одеялом:

– Спасибо, мамуль, ты умеешь утешить.

– Ты птицу кормила?

– Его Иннокентий зовут.

Услышав своё прозвище, Кеша в тот же момент оживляется:

– Крррасавчик! Кеша крррасавчик!

– Сейчас покормлю, – добавляю в подушку, и силы опять покидают меня.

– Давай, поднимайся! Тёть Любе позвони, объяснись. Я не собираюсь за тебя извиняться, – говорит мама так, будто мне девятнадцать. Нет, шестнадцать! И я поздно пришла с дискотеки.

Хоть одно преимущество. Можно опять почувствовать себя юной и беззаботной. До тех пор, пока мать, или зеркало, не поставят тебя перед фактом.

Смартфон начинает жужжать. Вижу Олькино фото. Она у нас блонди! Красотка, каких поискать.

– Легка на помине, подруга твоя, – бросает мамуля. Качнув головой, оставляет меня со смартфоном один на один.

Беру трубку:

– Лёль!

– Это я, – отзывается голос подруги. Не намного бодрее, чем мой.

– Ты как?

– Херовато. А ты?

– Не могу материться, мама близко, – говорю, и тону в тёплой неге постели. Ощущаю, как боль отступает. Аспирин, вероятно, начинает меня исцелять.

– Вот это вчера мы гульнули, конечно, – смеётся подруга, – Твои 33 я запомню надолго.

– Ты как домой добралась?

– Так я и не дома, вообще-то, – таинственно делится Олька.

– У Руслана? – вздыхаю.

Я бы тоже не прочь приложить своё тело к другому, мужскому. У Лёли есть Русик, у Дашки – Васёк. А мой удел – жить рядом с птицей.

– Если бы, – хмыкает Лёлька.

– В смысле? – я потрясённо сажусь. Отчего много мелких букашек начинают свой бег вокруг моего изголовья.

– Музыкантов помнишь? – эту фразу она почти шепчет в динамик.

– Каких музыкантов? – я напрягаюсь, но помню лишь музыку. Чей-то приятный ласкающий бас исполнял всем знакомую песню про белых лебедей на пруду.

– Ну, короче, они под конец вечера пели на сцене. Так вот, я с вокалистом, – хихикает Олька.

– А как же Руслан? – говорю.

– Ну, а что? Я свободная женщина! – сквозь похмельный дурман просыпается в Лёле гордячка.

Она запросто может вот так, поменять ориентир. Я же всегда относилась к мужчинам, не как к дополнению, а скорее считала себя таковым. Принимала чужие условия, делала вид, и цеплялась за тех, кто во мне не нуждался.