Девушка на выданье Мари Соль

– Юль, ну чё ты делаешь? – застывает в дверях нашей спальни и смотрит.

Даже сейчас, когда я так зла на него, не могу отрицать, как чертовски хорош. Обдаёт своей сраной харизмой! Пахнет гелем для душа, который я подарила ему на 23 февраля. Пускай моется. Мне не обидно! Ничуть.

– Юль, – говорит, ковыряя в ушах ватной палочкой, – У тебя ПМС? Вроде рано ещё.

Я изо всех сил игнорю его. ПМС? Хуже! У меня озарение. Мне 33. А чего я добилась? Работа бухгалтером. Круть! Ни семьи, ни детей. И сожитель, который играет в приставку и дарит серёжки для пирсинга на день рождения.

Нет, Ромка работает. Он pr-менеджер. Мало того! Я живу в его студии. Он красив, как скульптура. Находчив. У нас много общего! Мы любим артхаус, оливки и прозу Коэльо. Но… как оказалось, по-разному смотрим на жизнь.

– Ты из-за пирсинга? Это ж прикол! – продолжает, – Не хочешь, не делай. Я так…

Это он про серёжку. Ведь мне «повезло». Нормальные люди рождаются летом. На крайняк в октябре, когда календарь не содержит особые даты. Меня угораздило появиться на свет за день до женского дня! Мама всегда говорит, что судьба подарила ей дочь. Ну а дочери – кукиш, намазанный маслом.

Ведь мой собственный праздник, померкнув на фоне Великого женского дня, остаётся забыт. Зачем разоряться, если можно поздравить всего один раз? Только с чем? С днём рождения, или с 8 марта?

Ромик поздравил. Ага! Так поздравил… От всей своей жлобской души! Я поднимаю глаза на коробочку. Классический бархатный красный обжёг мою руку, когда я взяла.

Кольцо? Ну, конечно! А что же ещё? Наконец-то созрел. Через 7 лет отношений. Через целых три года сожительства. Давно понимала, «тест-драйв» затянулся. Но всё не решалась ему намекнуть. А тут он сам!

Я затаила дыхание, и даже зажмурилась, уже представляя бриллиант в золотой окантовке. Даже если без камня, плевать! Безымянный на правой руке, предвкушая обновку, чесался и нервно подрагивал.

Щёлкнул замочек, коробка открылась, а в ней…

– Я хочу, чтобы ты проколола пупок, – прошептал мне на ухо Савушкин, и полез под футболку ладонью.

Я поймала её, потянула назад.

– Может, лучше соски? – предложила с иронией в голосе.

Ромка повёлся. Представил себе и блаженно сощурился:

– Не! Я ж люблю присосаться. Это будет мешать, – передумал, рукой потянулся к груди.

Я, предваряя решительный жест, заслонилась локтями.

– Давай лучше клитор? От тебя всё равно не дождёшься, – обиженно хмыкнула я, тем самым давая понять, что губы его там бывают достаточно редко.

Ромик тут же решился исправить оплошность. Рука, как змея, угодила под плед, под которым мы вместе лежали, смотрели сериал.

– Не хочу! – крепко сжала колени.

– Ты обиделась что ли, Юлёк? – озадачился Ромик.

А я не решила ещё: я обиделась, или устала? Осознание правды пришло лишь к утру. Ночью снилось, как я в белом свадебном платье. И Савушкин рядом. Но только не в чёрном костюме, а в старых домашних штанах. Проснулась в слезах! Ощутила себя полной дурой. И решила, что хватит с меня…

– Ром, не в этом дело, – прекращаю я сборы.

– А в чём? – он, демонстрируя бицепсы, продолжает стоять у двери.

– Мы три года живём. А что дальше?

Савушкин хмурится. Светлый ёжик волос после душа торчит как попало. Вот таким он мне нравится больше. Уютный, растрёпанный, мой.

– А что? – повторяет.

Я сажусь на кровать, и пытаюсь прогнать подступившие слёзы:

– Так и будем вдвоём, до конца наших дней?

Ромик моргает:

– Ты чё? Юль! Только ты это… Не говори, что беременна, ладно?

Мне даже смешно:

– Хорошо, не скажу.

Страх у него на лице забавляет меня. Интересно, а если б сказала?

– Так да, или нет? – упорствует Савушкин. И глядит, не моргая. Будто жизнь на кону!

Я вдруг понимаю, что он не захочет детей. Никогда. Что больше всего ценит Савушкин, так это – свободу.

Ищу подтверждение этой догадки:

– Ты разве не хочешь семью и детей? Не сейчас. Через год, или два.

Ромка, поняв, что я не беременна, делает выдох. Как шарик! Сдувается долго, со свистом. И закрывает глаза:

– Юлёк, твою ж мать! Чуть не помер.

– Ром, мне уже тридцать три, – говорю.

– Я в курсе, – открыв один глаз, отзывается он, – Но это не повод бросать меня, да? У тебя кризис среднего возраста, это пройдёт.

– Кризис среднего возраста, Савушкин, это то, что настигнет тебя к сорока! Когда ты поймёшь, что, кроме работы, у тебя ничего не осталось.

– Аааа! Я, кажется, понял, – взрывается Ромик, – Это бабский гундёж? Кто мы друг другу? Куда движутся наши отношения? Да? Это оно? Юль! Ну, ведь ты ж не такая, как все? Мы же на том и сошлись, что тебе это на фиг не надо?

– Что «это», Ром? – уточняю.

– Да всё это, что женщинам надо! Дети, свадьба, штамп в паспорте. Не ты ли мне говорила, что всё это – хрень? Что ты даже под страхом смертной казни не хочешь, как Дашка?

Дашка – это подруга. У которой, к тридцати трём годам, обожаемый муж-подкаблучник и двое детей.

Савушкин давит, поймав мой настрой:

– Или ты притворялась, чтобы только понравиться мне?

А я вспоминаю фильм «Экипаж». Не ту несусветную муть, которую сняли недавно. А тот, старый фильм. Где стюардесса Тамара сказала герою Филатову: «Как же ты не понимаешь? Ведь всем женщинам нужно одно».

Вспоминаю себя двадцатишестилетнюю. Влюблённую по уши в Ромку! Да я бы сказала тогда, что угодно, лишь бы его получить. Но верила, дура, что время изменит его нерушимые взгляды. О том, что «брак – это зло». И «зачем вмешивать в свои отношения государство»? О том, что «дети – обуза». Зачем «портить наш гармоничный союз»?

– Юлааа, ну, Юлаа, ну скажи что-нибудь? – вопрошает, присев передо мной на корточки. А глаза голубые, как небо! С надеждой глядят на меня.

Он берёт мои руки в свои:

– Ведь нам хорошо вместе, да?

Я киваю, боясь, что расплачусь.

– Ну, а чё? – произносит. И в этом коротком «а чё?» я отчётливо слышу: «А чё тебе надо?».

Мне надо всё сразу! Фату и фотографа. Кольцо, не в пупок, а на палец. Ребёнка с такими глазами, как у него.

Я вдруг так явственно вижу себя с малышом на руках. И становится больно! Отняв свои руки, бросаю короткое ёмкое слово. И в нём заключается суть:

– Всё.

Вот и всё. Он встаёт и уходит на кухню. Там долго и яростно делает чай. Я кидаю в распахнутый «рот» чемодана обновку. Дорогое бельё. Покупала для Ромки. Хотела его соблазнить! Вынимаю. Решаю оставить на память. Зачем мне такое теперь?

По марту не скажешь, что он из весенних. Слякоть и грязь под ногами. Слякоть и грязь на душе! А я с чемоданом и клеткой стою, жду такси. Попугай с «редким» именем Кеша, наш общий питомец, шуршит в глубине, под завесой из ткани. С трудом умудрилась его отобрать.

– Юль, вообще-то это я покупал Иннокентия! – воспрепятствовал Ромик.

– Вообще-то, ты мне его подарил, – напомнила я.

Какаду изумительно редкого цвета. Я назвала его «брызги шампанского». А когда он болтает, на макушке вздымает большой гребешок.

– Но я тоже к нему привык! – нахохлился Савушкин. Отчего стал и сам походить на пернатого.

Знаю я, чем его покорил Иннокентий! Ромка долго учил его фразе. А после – гордился, когда попугай наконец-то пропел:

– Ррома хорроший! – и так всякий раз.

– Можешь брать его на выходные, – объявила, достав их кухонной стены небольшое парео.

И уже собиралась набросить на клетку, как вдруг:

– Ррома хорроший! – польстил ему Кеша.

– Ну, вот, – оживился Роман.

– Ничего, отвыкнет, – равнодушно ответила я, и укрыла болтливую птицу.

Но Савушкин быстро не сдался, поплёлся за мной в коридор.

– Юль, ты вообще поступаешь, как стерва.

– Чего это? – я распрямилась, ища в настенном шкафу, свой берет.

Столько вещей накопилось! Придётся не раз возвратиться сюда.

– А того! – Ромик встал в позу, давя своей мощью, – Это ты обманула меня! Я тебе сразу сказал всё, как есть. Мне перед тобой не в чем оправдываться.

– Так я и не жду оправданий, – ответила я и напялила шапку.

Пальто застегнула, и волосы вынула из-под воротника:

– Просто наши дороги расходятся.

– Вот так, значит, просто? – посетовал он.

«Нет, не просто! Ой, как не просто!», – подумала я, отвергая потребность обнять, прислониться, вдохнуть его запах. Ага! А дальше последует секс, «на прощание». И я не сдержусь, и останусь. Нет, всё! Решено.

– Мне 33, Ром, – повторила опять, – У меня не так много времени.

– Юль, это просто гормоны. Борись! – он коснулся меня.

Я отпрянула:

– Нет, я устала бороться. Ты не хочешь, не надо. А я…

– А ты, значит, хочешь? Детей? Вот эту всю хрень? Чтобы сиськи до пояса, плач по ночам. Может ты кандидата нашла? – он прищурился, глядя в большом коридорном зеркале в глаза моему отражению.

– Нет, – я отвергла гипотезу, – Но найду.

Савушкин выдвинул челюсть вперёд. Даже так, не утратив харизмы.

– Ну, удачного поиска! Если тупые инстинкты важнее любви, – произнёс он, вдобавок, – Значит, ты никогда не любила меня.

Я поправила узел на ярком шарфе:

– А ты? Ты любил? Если тупые принципы для тебя оказались дороже?

Он не ответил, любил, или нет. И молчание – вовсе не признак согласия. Не в этом конкретном случае…

Такси подъезжает. Я залажу в машину. И уже не могу сдержать слёз. В клетке рядом со мной Иннокентий опять восклицает:

– Ррома хорроший!

– Да заткнись ты уже, – пихаю его. И, плотнее закутав клетушку, вынимаю из сумки платок.

– Такой красивый, а плачешь? – вздыхает водитель. Добрый мужчина с заросшим лицом, на котором остались глаза. Даже лоб скрыт под кепкой.