Опять же, галантный. Пальто подаёт.
– Спасибо, – пытаюсь нащупать рукав.
И в этот момент он едва не роняет одёжку. Смартфон, надрываясь, звонит на столе. Паша, накинув пальто мне на плечи, спешит его взять.
– Извини, – говорит, и ныряет на кухню.
Я продолжаю наматывать шарфик на шею. И слышу, как он отвечает взволнованно:
– Да!
Далее следует ряд междометий, по которым почти невозможно понять, о чём речь:
– Нет! Да… Зачем? Не надо! Нет… Я же сказал, не сейчас…
Когда он выходит, спешу уточнить:
– Твоя девушка?
– Что? – он растерян, – Нет, мать.
– Аааа, – я с пониманием киваю. Уж мне ли не знать, как бывают настойчивы мамы.
– Хотела зайти. Запретил!
– Строго ты с ней, – улыбаюсь.
Вот я бы своей не смогла ничего запретить. Мне проще кивнуть, или впасть в несознанку.
Он доезжает со мной до моей остановки. И я вспоминаю, как в институте каталась с парнями до самой конечной. Проезжала свою, потому, что сосалась в углу на сидении…
В этот раз мы ведём себя сдержано. Оба – взрослые люди! Его губы лишь раз, в неумелой попытке нащупать мои, упираются в щёку.
– Спасибо за вечер, – говорю, и хочу повторить.
Паша на фоне вечернего города даже красив. Я жалею, что думала плохо. Всё-таки Савушкин меня избаловал! Ведь не во внешности дело! Вот человек, например мебель строгает и песни поёт. А что умеет Савушкин? Просиживать зад на диване? Гнуть пальцы веером, пропиарив очередной неудачный проект.
Мама в дверях учиняет допрос:
– Ну, и где ты была?
– Ты же знаешь, с подругами вместе сидели в кафешке, – говорю, вспоминая, что нужно «открыть глаза» Лёльке на этого Стаса «Костюшкина».
Мама, принюхавшись, хмыкает:
– А почему пахнет мужскими духами?
«Вот ведь шпион недоделанный», – думаю я.
– Да у Лёлика новый парфюм.
– Угу, – не размыкая губ, издаёт она звук. Типа: «Так я и поверила».
Хочу ей напомнить, что взрослая. Но в этот момент Иннокентий кричит:
– Порррожняк! Порррожняк!
Вот и ещё одно слово, которому Ромик его научил.
Мама вздыхает:
– Лучше бы вы хомячка завели, от него шума меньше.
– Я попугаев люблю, – говорю.
Я ведь с детства мечтала иметь какаду. Только мама всегда была против.
Глава 6
Вот уже и середина марта. А мы с Пашей встречаемся. Ну, как встречаемся… Я прихожу, чтобы послушать, как он поёт. Я влюблена! Не в него самого. В его голос. В его руки. И частенько себе представляю, как вместо гитары, он ласкает меня…
Лёльке не стала рассказывать правду о её певуне. Та вроде залипла на Стаса. У нас ещё не было так! Чтобы парни из общей компании. Обычно знакомились двое. Один сильно нравился Лёльке, второй был – задрот. Или наоборот.
Я вижу нас в роли фанаток. И слышу слова в микрофон:
– Эта песня посвящается двум самым красивым на свете музам, Оле и Юле.
Никогда не была чьей-то Музой. А хочется! Это не трудно. Просто сиди, улыбайся и будь. А тебя воспевают, пишут стихи в твою честь. Круто же. Савушкин только и мог, что горланить, стоя под душем. И любоваться собой перед зеркалом. Мог написать на нём что-нибудь, вроде:
«Юля-писюля», чтобы я, когда запотеет стекло, посмеялась.
А однажды созрел на поступок. Вот это был финт! Мы возвращались с гостей. Он напился, встал на обочине, чтобы отлить. И струёй написал моё имя…
На фоне романтики Паши всё это кажется просто убожеством. Он сочиняет стихи. Например:
– Мне снились твои глаза,
Казалось, что я погибаю!
И не было хода назад,
Лишь только у самого края
Стоять,
Под расстрельным огнем,
Предчувствуя бурю в крови.
Погубит
Горячее сердце
Жажда любви…
Это он про меня! Я вообще удивляюсь, почему пропадает мужик? Ну, куда смотрят женщины? Работящий, с квартирой, талантливый. Не слишком брутален, далёк от канонов мужской красоты. Ну, и что? Не во внешности дело! Можно подумать, все – сплошь Василисы Прекрасные?