Я шмыгаю носом:

– Простите.

– На, подсласти! – он вручает конфету на палочке, – Дали на сдачу, а у меня зуб болит.

– Спасибо, – улыбаюсь сквозь слёзы. Беру.

Называю ему мамин адрес. Представляю реакцию мамы. Но денег, чтоб снять жильё, нет. Всё потратила! На бельё и на праздничный стол. На субботу заказан. Перед женским днём всегда ажиотаж и цены значительно выше обычного. Вот только… Там все будут парами. Кроме меня.

Наверное, стоило всё отменить? А деньги? Их вряд ли вернут. Решаю сказать Дашке с Олькой всю правду. Пускай отмечают, а я буду ныть.

Перед дверью в родительский дом замираю и слушаю. Мама внутри не одна. Из-за двери квартиры доносится хохот тёть Любы. У них с мамой разница целых десять лет. Как и у нас с её дочерью, Кирой. Кроме двоюродных, у меня нет сестёр. Хотя мама всегда говорила, что хотела родить, но не стала.

Отец всё равно бы нас бросил. Мне было семь лет, когда его потянуло налево. С любовницей долго не прожил. Теперь вот кукует один.

Звонок прерывает беседу. Я жду. И с глупейшей улыбкой встречаю мамулин растерянный взгляд.

– Это что за явление царя народу? – произносит она, заприметив в ногах чемодан.

– Я на время, пожить. Вместе с Кешей, – отвечаю.

А мама, впустив, тянет шею, пытаясь увидеть кого-то ещё у меня за спиной.

– Попугай Кеша, мам! – я ставлю тяжёлую клетку на пол. Разуваюсь.

– Пожить? – хмурит мама морщинистый лоб. Он у неё вечно хмурый, оттого и морщины, – А как же сожитель твой этот, Роман? Разругались?

Не успеваю я объяснить, что к чему, как в коридор выплывает моя тётя Люба. Они с мамой очень похожи. Но не комплекцией! Тёть Люба, весёлая, кровь с молоком. Медовые пряди всегда фантазийно уложены. Мамин прилизанный хвост наравне с худобой отдаёт одиночеством.

– Ой, Юляшка, племяшка моя! Красотуля! – раскрывает объятия тётя.

Работая в булочной, сама как пикантная сдоба, она покорила немало мужчин. Но только хозяин киоска, куда поставляла товар их пекарня, сумел покорить и её.

Спустя полчаса оправданий, у мамы кончаются доводы.

– В тридцать три года жить с матерью, это, конечно позор, – изрекает она.

– Не волнуйся, мам! Я в следующем месяце съеду, – спешу успокоить.

– Куда это съедешь? Обратно к нему?

– Нет! – возражаю, – На съёмную.

Она оскорблено вздыхает:

– При живой матери скитаться по съёмным квартирам?

– Ну, ты же сказала – позор?

– Так позор, что одна до сих пор! – мама, пригладив невидимый глазу «петух» на макушке, глядит на сестру, – Нет, ну ты представляешь, в такой день выставил девку на улицу?

– Он не выставил, мам! Я сама ушла! – пытаюсь я вклиниться.

Но сёстры уже принялись обсуждать мою личную жизнь.

– Надь, а в кого ей быть разборчивой? – слышу, уже выходя, – Не в тебя же?

Вот уж, и правда! Разборчивой не в кого. У мамы и после отца не особенно клеилось. Зато у неё есть Любовь. Тётя Люба. А у меня – Иннокентий. Живой какаду.

Заношу клетку в спальню, снимаю завесу.

– Кеша хорроший! Красавчик! – гордится болтун.

– Хороший, хороший, – достаю из пакетика корм, – А вот Рома – дурак. Слышал? Повторяй за мной. Ррома дуррак!

Научу его фразе, пусть знает. Дурак! Раз профукал такую, как я.

Моя идея поныть в одиночку была отвергнута Лёлькой. Она предложила оставить мужчин, и устроить девичник. Взамен мужикам для поддержки компании я пригласила коллегу Наташку, подругу по фитнесу Таню. В довесок на хвост села Кира, дочура тёть Любы, сестра.

И вот так, вшестером мы уселись за стол. Но не только наш стол был исключительно женским. Кажется, весь ресторан в этот вечер решил обойтись без мужчин.

– Н-даааа, – протянула весьма недовольная Лёлька, – Столько рыбы, и ни одного рыбака.