Девочка с глазами змеи Алексей Игнатов

Дизайнер обложки Алексей Игнатов

© Алексей Игнатов, 2025

© Алексей Игнатов, дизайн обложки, 2025

ISBN 978-5-0065-9582-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Мой отец внезапно умер, когда ему только-только исполнилось сорок. На его груди остались странные отметины, похожие на следы когтей, но эксперт решил, что они не имеют значения. И записал в качестве причины смерти остановку совершенного здорового, и еще далеко не старого, сердца.

Я стоял у могилы отца, и не ощущал почти ничего. Мы не были близки. Он воспитал меня после развода с моей матерью, и выставил из дома, как только решил, что я достаточно подрос. Я смотрел на даты, выбитые на его надгробии, не ощущал ничего, и не замечал ничего.

Второй раз я пришел на его могилу только через год. Иногда бывает нужно высказать все, что наболело, даже тому, кто уже не слышит. И я пришел, что бы запоздало сказать отцу все, что о нем думаю.

В том углу старого кладбища, в земле, лежало много моих предков, я знал это, хотя не знал, кто они, не знал их имен, не видел их лиц. Но имя деда я помнил. И могилу его узнал. Дед и отец не хотели знать друг друга, пока были живы, но стоило умереть обоим, и их положили рядом, словно в насмешку.

На могиле деда стоял камень, как и подобает. На камне – имя и даты. Рождение и смерть. С числами я никогда не дружил, и пришлось поразмыслить, что бы понять, что мой дед умер, когда ему едва исполнилось сорок. Странное совпадение! Но я тогда еще был молод, глуп, и проблемы сорокалетних мертвецов меня не волновали.

Через несколько лет, когда мой собственный сороковой день рождения казался уже не таким далеким, я вспомнил о том странном совпадении. Оно казалось сном, фантазией, но я вернулся на могилу отца, третий раз в жизни, и увидел те же числа. Отец умер в сорок лет. Дед умер в сорок лет. Конечно, меня это никак не касалось, но мысль, что мне осталось уже не много, пробралась в голову.

Про деда я почти нечего не знал, зато помнил, что отец перед смертью очень сильно изменился. Стал нервным, напуганным. Он боялся чего-то и что-то искал. До меня доходили слухи о его частых и долгих отлучках из города, о странных гостях в доме. О еще более странных звуках в нем. Соседи болтали, что слышали молитвы, песнопения, мантры. Хотя откуда им было знать, как звучат мантры?

За два месяца до смерти он уговорил меня навестить его, в его же доме, загаженном и полном тараканов. Все покрывал толстый слой пыли, окна уже почти не пропускали свет. В этом доме жил безумец, который прямо на стенах малевал какие-то знаки и письмена, на непонятном для меня языке. Подобие порядка сохранилось только в спальне отца и в его кухне.

В спальне стояла неприбранная кровать, на полу валялась одежда, а на постаменте, среди крохотного пяточка чистоты, покоился деревянный идол с шестью руками, но без глаз.

В кухне стоял стол, заваленный грязной посудой. Отец явно давно не брился, да и мытьем себя не утруждал. Он сидел за столом, пил дешевую водку из чайной чашки, курил и плакал. Вот что меня на самом деле поразило – он не орал, не ругался, а плакал, и от этого выглядел особенно жалко.

Он налил мне водку в чашку, и сказал, что нашел путь. Что знает, как нужно поступить, и это его не радует, но другого выхода нет, что бы один жил, второму придется погибнуть! Я вылил его выпивку в раковину, назвал его скотиной, и ушел. Через два месяца он умер, а я унаследовал дом, мусор и долги. Теперь тот разговор казался чем-то вроде предсмертной записки человека, который собирается очень скоро умереть.

О том, что случилось с дедом, мне уже никто не мог рассказать. Я нанял мастеров составления родословных, и отправил их копаться в архивах. Никто не мог сказать, как вел себя мой дед, и что он говорил моему отцу перед смертью, но вот до того он жил на полную катушку, как прожигатель жизни, и наплодил вереницу внебрачных детей. Оказывается, мой отец был младшим из пяти сыновей, а я и не знал!

Я навел справки и почти не удивился, когда оказалось, что три старших брата моего отца умерли в сорок лет. Но только трое из четырех! Я ликовал. Эту дату смерти можно пережить! А потом оказалось, что четвертый погиб еще ребенком, и до смерти в сорок лет просто не дожил.

Дед остепенился, когда ему исполнилось тридцать восемь. Женщины исчезли из его жизни. Пьяные дебоши закончились. Он принял крещение и стал жить почти как монах, в молитвах и постах. Ездил из одного монастыря в другой, посещал святые места. Тридцать восемь лет – примерно тот же возраст, когда мой отец начал бродить по салонам медиумов и экстрасенсов.

Я не мешал отцу сходить с ума, его проблемы – его, а не мои. Когда он тратил свои последние деньги на астрологов и шаманов, скупал оккультные книги и записывался в какие-то полоумные секты, я не вмешивался. Кроме последнего разговора за кухонным столом мы уже почти не общались, так же как и он не общался со своим отцом.

– Как будто по одному сценарию живете! – радостно удивился составитель родословной, и посмеялся, словно это было шуткой. И добавил:

– Проклятие на вас, что ли? – и снова посмеялся.

Он смеялся, но не я. Он был дураком, но хотя бы выяснил, что от всего моего рода остались только я и мой сын. Братья отца, мои неведомые дядюшки, умерли бездетными. Конечно, я жалел, что не познакомлюсь с родней – теплые отношения у нас в семье как-то не приняты. Зато отношения со смертью очень теплые! Она даже приходит строго по графику.

И мой график мог не отличаться от их графика. Разумеется, я пошел к врачам, обследовал все, и позволил сделать с собой вещи настолько омерзительные, что и вспомнить о них я не хочу.

– Никаких патологий! – вот единственный ответ, который я услышал. Я не был болен, ни душой, ни телом, ни генетикой. Я не умирал от скрытой опухоли, а сердце могло бы биться у меня под ребрами еще лет пятьдесят. Только мать могла знать что-то о семейной традиции ранних смертей, да вот беда – после развода она оставила меня отцу, и я виделся с ней даже реже, чем посещал могилу папаши.

Сказать, что мать была мне не очень рада, было бы сильным преуменьшением. Она приняла меня в доме, как гостя, которому не рады, и оставалась достаточно вежливой, что бы никто ни назвал ее плохой матерью. Вежливость и холод – примерно это и осталось от нее в моих детских воспоминаниях.

– Мне нечего тебе сказать, – ответила она на все мои расспросы. – Ты же и сам знаешь, что с твоим отцом мы давно в разводе. Как он жил – меня не касается.

– А, как я живу, тебя касается? – возмутился я. – Я все хотел спросить: как так вышло, что сын остался не с матерью, как обычно, а с отцом?

Я злился, но ее это не смущало.

– Это было пожелание твоего отца, – ответила она. – Вы с ним одного рода. А я – не вашей крови, я носила фамилию Миелон по браку, а не по рождению. Проблемы вашего рода меня не касаются.

– А проблемы сына? – я уже почти орал.

– Вы все одинаковые! – ответила она и демонстративно встала. – Не важно, кто вас рождает – все вы, Миелоны, одинаковые, всегда. Это все, или ты еще что-то хотел спросить?

Я хотел, но не стал. Просто вышел за двери и пошел по стопам отца – буквально. Как еще понять, что он искал, и почему стал таким, каким стал? Нужно повторить его странствия, посетить те же места и поговорить с теми же людьми! Так я надеялся выяснить, почему он бросил семью, почему ударился в мистику и религию, на старости лет. И почему его дед поступил так же! А я, кажется, повторяю их путь с удручающей тщательностью.

Я женился в девятнадцать лет и стал отцом. Брак просуществовал меньше трех лет, и развалился на куски. Так было и с моим отцом. Только в одном я отклонился от его программы – он забрал меня к себе после развода, а я отдал ребенка жене, и ушел. И этого мелкого отличая явно не хватало, что бы избежать смерти.

Точно восстановить пути странствий отца я не мог, но его дом достался мне, и все, что было в нем – тоже. А были в нем книги – хотя это сразу и не бросалось в глаза. При словах: «Библиотека старых книг, которую собрал мой отец» рисуется пыльная комната, шкафы, набитые хрупкими томами. На истертых переплетах едва читаются древние надписи, а владелец библиотеки сидит за столом в перчатках, с лупой в руке, и пытается прочесть древний текст на пергаменте.

Но отец был практичным человеком, чуждым всякой романтики и любви к древностям. Он шел в ногу со временем, так что его библиотеку я нашел на жестком диске его же ноутбука. Так я нашел древние книги – не за пыльными стеклами, на пыльном экране монитора.

И только тогда понял, насколько же на самом деле мой отец увяз с оккультной дребедени. А потом понял, что увяз он в ней не просто так, а лишь потому, что боялся смерти. Последним откровением, третьим за день, стало понимание, в какой именно дребедени увяз мой отец.

Никаких чисток квартиры свечкой у него не было. Никаких маятников, карт и волшебных кристаллов. И даже никаких демонов. Классика, вроде древней «Оккультной философии» или знаменитых «Ключей Соломона», лежала в папке с красноречивым названием «Бесполезное дерьмо», набитой сотнями файлов. Вторая папка называлась «Может быть!» – в ней нашелся десяток отсканированных рукописей на языках, которые я не мог прочесть, с рисунками, которые я не мог понять.