– Да, конечно.

Я бы предпочла, чтобы дверь квартиры осталась приоткрытой, и была возможность в любой момент убежать. После всего, что случилось ночью, это место пугает меня до одури, пусть здесь всё так поменялось. Даже сейчас, при дневном свете, воздух в квартире по-прежнему странно густой и неподвижный.

Мои руки и плечи чуть дрожат, мышцы скованы. Я не могу их расслабить.

Мы заходим на кухню – здесь тоже бардак, на столе крошки хлеба, и мешанина из немытых чашек, тарелок и остатков еды, а под столом вижу аккуратный ряд бутылок из-под дешевого портвейна. На подоконнике поблескивает пепельница, полная окурков. Я и не знала, что дашулина мама курит. И выпивает.

– Откуда, говоришь, ты узнала мой телефон и адрес? – интересуется она, ставя на плиту чайник.

– Даша мне сказала, – отвечаю я, а сама нервно оглядываюсь. Трудно поверить, что когда-то эта кухня казалась мне такой уютной, сейчас здесь неприятно находиться.

– Ах, ну конечно. Как же я могла забыть! Даша, подруга твоя воображаемая. Которая еще и дочкой мне приходится, вроде как. Верно?

– Ну, да….

– И как мы с этой дочкой – нормально уживаемся? Душа в душу? – спрашивает Валентина Александровна саркастичным тоном. – Еще не поубивали друг друга?

– Нет, вы типа… хорошо ладите. Она вас очень любит. Мы с ней вместе выбирали вам подарок на День рождения.

– И что выбрали?

– Дорогую тушь для ресниц. Дашуля сказала, что вам очень понравился подарок. Хотя она и выторговала себе право краситься этой тушью хотя бы изредка.

– И когда же у меня День рождения, по-твоему?

– Точно не помню. Кажется, в конце января.

– Верно. Двадцать третьего числа.

Валентина Александровна суёт в зубы длинную и тонкую, как соломинка, сигарету, чиркает спичкой, затягивается. С каждой секундой она всё больше напоминает мне нетрезвую автобусную кондукторшу. Выпустив струйку дыма, она косится на пачку сигарет – там здоровенная надпись: «НЕ ТРАВИТЕ ДЕТЕЙ ТАБАЧНЫМ ДЫМОМ!»

– Ой, я и забыла. Не травите детей…. Хотя ты у нас, вроде как, и не дитё уже? Ты говорила, что в школе учишься? Сколько тебе лет?

– Семнадцать.

– Значит, и этой твоей Даше тоже семнадцать.

Дашулина мама задумчиво потирает кончик носа, садится на табурет. Её глаза печально поблескивают. На кончике сигареты, зажатой между пальцев, тлеет без толку табак и сыпется на столешницу.

– Знаешь, что? Расскажи мне о ней побольше? Какая она вообще, подруга твоя? Как поживает, чем занимается?

Разговор начинает меня утомлять. Очень странные нездоровые эмоции испытываешь, когда рассказываешь чужой маме о её собственной дочери, которая вдруг исчезла без следа. И не совсем ясно, чего Валентина Александровна добивается – говорит с хитрецой в голосе, явно ждёт, что я налажаю, хочет подловить на вранье, но слушает внимательно, с интересом. Я и сама не до конца понимаю, зачем пришла сюда, зачем рассказываю о Дашуле здесь, сидя в этой грязной кухне. Мы обе ничего не понимаем.

– Хотите знать, как мы с ней познакомились?

– Ну, давай, расскажи, – просит Дашулина мама.

– У меня была общая тетрадь на пружине – такая толстая, я в ней вела записи сразу для нескольких уроков, – начинаю я. – С плотной обложкой, как из фанеры. В старой школе одноклассники меня не любили, и когда меня оттуда выперли, они решили напоследок оставить мне «подарок». Разрисовали эту тетрадь, оставили там…

Я закрываю глаза. Хорошо помню все художества: рисунки меня с членами во рту, оскорбления. Некоторые были выведены розовыми и зелеными гелевыми ручками – видимо, девочки постарались. Парни цветными ручками не пользуются. Да, у меня была классная школа, и я успела перессориться, кажется, со всеми, кто там учился.