Добегаю до водонапорной башни, и тут луна наконец-то выглядывает из-за облаков. В её лучах чуть серебрится асфальт, серебрятся крыши домов, а на корпусе водонапорной башни опять проступает тот жуткий образ – агонизирующий человечек с длинной шеей. Он таращится круглыми глазками и свой костлявой ручкой указывает мне направление к дому подруги.

Какое страшилище! И днём-то он мне не нравился, а ночью я вообще боюсь его, боюсь лишний раз взглянуть – дыхание перехватывает! Пробегаю мимо водонапорной башни и несусь дальше, быстрая, как ветер. Вот знакомая дверь; подъезд откликается эхом на топот моих ног. Взбегаю по лестнице, совсем забыв про лифт, и замираю от неожиданности.

Дверь в квартиру Дашули чуть приоткрыта, внутри темно, ничего не видно.

Я глубоко дышу носом, пытаясь успокоить сердце, которое колотится как сумасшедшее. Вся моя решимость куда-то подевалась, её сменило оцепенение. Почему дверь открыта? Подруга ушла искать приключения на свою задницу и забыла запереть дверь? Или она всё еще внутри?

– Д-дашуль, привет! – кричу я в темноту прихожей, а голос предательски дрожит. – Это я, Алиса. Я забеспокоилась после твоего звонка и пришла проведать. Ты здесь?

И никакого тебе ответа, только звенящая тишина.

– Дашуля, ты дома?

Мне кажется, будто из дальней комнаты доносится чуть слышный звук вроде стона или всхлипа. Или это от соседей сверху, у которых, вроде, есть маленький ребёнок? Или у меня воображение разыгралось?

Я берусь за холодную ручку двери, собираясь войти, и вдруг ощущаю отголоски того смутного чувства, которое испытывала в детстве, когда заходила в кабинет к дантисту. Как будто на смерть идёшь. Мне лечили зубы бесплатно, в государственной стоматологической клинике на Левом берегу, потому что семья не могла позволить себе что-то получше. А там и уровень сервиса был соответствующий. Серые стены, как в тюрьме, в воздухе висел удушающий запах какой-то медицинской бурды. И звук нескольких бормашин, терзающих эмаль на чьих-то зубах, – самый отвратительный звук на свете. Маленькие дети иногда устраивали истерики у кабинета стоматолога, начинали кричать, плакать, даже катались по полу. А я, шестилетняя кроха, корчила из себя «храбрую» и никогда не плакала, хотя ужасно боялась. Когда приходила моя очередь, я сама шагала к кабинету дантиста, будучи уверенной, что меня там будут пытать, будут резать на куски, и я, может быть, умру в муках и никогда уже не выйду оттуда. От этих мыслей ладони покрывались потом и слёзы наворачивались на глазах, но я всё равно шла на убой – сама. Мне нравилось быть храброй. Нравилось, когда хвалили за это.

«Ты хорошо себя ведешь, Алиса? Не плачешь, когда тебя режут на куски?»

Зайдя в квартиру, я неосознанно, по привычке закрываю за собой дверь. Ой, не стоило этого делать! Единственный лучик света, который пробивался сюда из подъезда, исчез. Почему-то лишь сейчас в памяти всплывает письмо, которое Дашуля получила вчера. То самое, с жуткой смазанной фотографией. Оно же не имеет к происходящему никакого отношения, ведь так?

Я пробираюсь впотьмах, пытаясь нащупать на стене выключатель. Где же он? Что, мать его, происходит? Я была в гостях у Дашули, наверное, тысячу раз, идеально помню планировку её квартиры – могла бы с закрытыми глазами всё обойти. Почему же сейчас я не узнаю это место? Прихожая как будто раздалась вширь в несколько раз, противоположной стены не видно, да и вообще ничего не видно. Здесь жуткая неестественная темнота. Эта темнота обволакивает меня со всех сторон, я дышу ею, и меня бросает в пот.

– Дашуля, где ты?