Она пожала плечами:

– У нас уже давно так пахнет.

Я открыл книжицу, которую мне дал батюшка Михаил по случаю крещения, и тут темнота снова накрыла меня. Но это уже было не так, как в прошлые разы. Мне показалось, что внутри меня разросся сжигающий мою плоть огонь.

Я очнулся в темноте, в нашей квартире. Рука сжимала рукоятку кухонного ножа, занесенного над Верой. Ужас костлявыми пальцами взъерошил мои волосы на голове. Жена спала, едва прикрывшись одеялом. Меня прошиб холодный пот. Я опустил нож. Он выпал из расслабившейся руки и с грохотом ударился об пол. Вера вздрогнула и открыла глаза.

– Что такое? – она смотрела на меня сонным взглядом.

Вера увидела нож, валяющийся на полу, и на ее лице проступила тревога, испещрив его морщинами. Она сжалась в комок, укутавшись в одеяло. Я уловил страх, исходящий от нее. Мне казалось, будто я могу потрогать эту серо-желтую субстанцию, разреженную в воздухе. Стоит мне открыть рот, и она вольется мне в горло, наполняя его кисловато-горьким привкусом.

Я поднял нож и молча побрел на кухню. Ну а что я мог сказать ей? Заварил себе чай и сел, тупо уставившись на коричнево-оранжевую горячую воду с плавающими чаинками на дне. Вера тенью скользнула в туалет.

Как я мог до такого дойти? Да что же такое со мной творится?! Стыд, страх, отвращение к самому себе и ужас от происходящего поглотили меня, закрутили в тошнотворно-сероводородном хороводе. Этот дурманящий мерзкий запах по-прежнему стоял в квартире. Надо попросить Веру вызвать коммунальщиков, пусть проверят канализацию.

Как же мне смотреть ей в глаза, если я не помню даже того, что делал вчера? Я потрогал крестик на шее: висит, ничего необычного. Кто-то из знакомых мне сказал, что сверхспособности могут открываться при поднятии кундалини, только вот, что от этого может вышибать память, никто не слышал. У Веры вроде бы был знакомый психиатр, может, стоит все же доехать до него… Хорошо, что Аришки нет, осталась у бабушки с дедушкой. Милая моя дочка, если бы она знала, как я скучаю по ней.

Вера промелькнула в коридоре. Я встал, пошел к плите и взял чайник, чтобы добавить горячей воды в чай. На полпути к столу я заметил, как за окном в темноте снуют какие-то крохотные огоньки. Я приблизился к стеклу, чтобы разглядеть их. Мне показалось, что они летают над лесом и словно играют в салочки. Я решил, что это светлячки, и перевел фокус на свое отражение в окне. Чайник с грохотом упал на ногу, ошпарив меня водой: со стекла на меня смотрело чужое лицо с колким взглядом и тонкими, изогнутыми в акульей улыбке губами.

– Господи, да мы будем сегодня спать или нет? – из комнаты раздался раздраженный голос Веры.

Дрожащими руками я поднял чайник и вернул его на плиту. Сердце билось о грудную клетку, словно зверь, угодивший в силки. Снова нехотя поднял глаза и посмотрел на свое отражение: нет, это я. Обычный я.

– Показалось, вот же! – произнес я вслух, ухмыляясь.

– Тебе не показалось! – вдруг услышал я мужской зычный голос.

Я резко выпрямился и огляделся по сторонам. Никого. Меня словно окунули в ванну со льдом. И вдруг я все понял. «Жучки»! В моей квартире стоят «жучки», и ребята с ментовки с прошлой работы наблюдают за мной и слушают! Оттуда, с того отдела, никто не уходит просто так, я помню, Степаныч рассказывал…

Где же они могут прятаться? Я обшарил окно и дверные проемы. Пусто. Ну ничего, вызов брошен, я найду их! Залез в шкаф и попытался пошарить там рукой, но тещин сервиз, подаренный нам на свадьбу, не пускал мою кисть. Я осторожно вытащил его, но одна из чашек отчаянно закачалась, забалансировала, точно неопытная балерина на одной ноге, и, ударившись об пол, вдребезги разлетелась. Я буквально ощутил, как Вера напряглась, преисполнившись раздражением, которое того и гляди могло прорваться, разрушив мощную плотину нечеловеческого терпения.