В тот день я разбирал вещи во дворе, где раньше держали овец. Старый, давно почивший инструмент предстояло выкинуть, а годный – очистить от грязи. Барахла во дворе оказалось немерено. Все нужно было отсортировать и определить дальнейшую судьбу этих вещей. Вдруг на пороге показался сосед, дед Пантелей. Правый подол рубахи заправлен в вытянутые на коленях кальсоны, а из дырки в домашнем тапочке проглядывал серый носок:

– Привет, дорогой. Не подсобишь колодец почистить? А то совсем черт-те чем там зарос.

Я вытер руки о подол рубахи и пошел за ним.

На заднем дворе стоял старый колодец, срубленный из дерева. Сколько ему было лет – неизвестно. Я еще мальчишкой был, а он уже тогда старым считался.

– Я всю воду вычерпал, а залезть туда силов не хватат. Старость не в радость. Подсоби, – Пантелей подставил мне лестницу и приготовил ведро со скребком и тряпкой.

– А фонаря-то у тебя нет? Тут темно, не видно ни черта, – спускаясь вниз, спросил я соседа.

– Уже бегу, золотой мой! – подорвался Пантелей, обрадовавшись подмоге.

Через некоторое время он вернулся, держа в руках фонарик.

Я опустился на дно и принялся сгребать со стенок осклизлый жижеподобный налет.

– Поднимай! – крикнул я ему, отправляя очередное ведро с гущей наверх.

Пантелей начал крутить ручку колодца, и ведро, покачиваясь, поплыло вверх, навстречу свету. И тут я заметил, как что-то блеснуло у меня под ногами. Свет фонарика выхватил кусок какого-то узорчатого металла. Нагнувшись, я достал с илистого, уже начавшего медленно заполняться водой дна колодца небольшую резную монетку.

– Опускаю! – крикнул Пантелей, и ведро пошло вниз.

Я сунул монетку в карман, успев лишь пальцем снять с нее слой грязи.

– Ну не находил, значит, не находил, – отец Михаил ударил себя по бокам. – Был бы ты обычный человек, отправил бы тебя попоститься, молитвы почитать, причаститься. Но не буду я тебя томить, не успеешь ты все это сделать. Проторил бес дорогу в душу твою. Крестить тебя надо и как можно скорее. Идем.

Отец Михаил махнул мне рукой, зовя меня наверх, на второй этаж церквушки. Деревянные продавленные ступени скрипели под тяжестью моего веса. Узкие стены коридора начали давить на меня с обеих сторон, заставляя подумывать о бегстве. Я заволновался. Может, это я зря, и мне надо к психиатру?! Отец Михаил обернулся на меня, грозно подняв бровь, словно услышал мои трусливые мысли. А я вот его не слышал. С тех пор, как я начал проваливаться в темноту, все прежние спецэффекты кудо-то пропали. Я теперь не слышу чужие мысли, не предвижу события и больше не обладаю той сверхсилой…

Четырьмя годами ранее…

Было раннее зимнее утро обычного буднего дня. Мороз стоял вот уже неделю, а то и больше. Я пришел на остановку вместе с Верой, чтобы сесть на троллейбус, которой должен был отвезти меня на работу. Рядом топтался школьник лет двенадцати с огромным синим рюкзаком на спине, туго набитым учебниками. Он то и дело подходил к краю дороги и выглядывал, не едет ли троллейбус. Кто-то переминался с ноги на ногу, замерзая. Вера активно размахивала руками в бежевых шерстяных варежках, описывая, как на дне рождения ее начальника тот напился и начал вытворять разные непристойности со своей секретаршей. Из ее рта шел пар. Минус двадцать пять градусов румянили ее щеки. Я поднял глаза на заиндевевшие провода. Не колышутся. Значит, троллейбус не едет. Я стал рассматривать Верино лицо: какая же у меня красивая жена – первые морщины слегка тронули ее лоб и глаза, но они лишь еще больше придавали ей шарма. Прядь светлых волнистых волос выбилась из-под шапки.