Я вновь огляделся, чтобы убедиться: глаза меня не обманывают.

– Ты вынуждаешь меня жить десять дней на мусорном полигоне, и ты же говоришь, что я делаю тебе больно. Это мне больно, Комета. Ты не представляешь, как мне больно.

– Я не буду заключать контракт! – всхлипнула Комета. – Не бу-ду! Пожалуйста, если тебе так необходимо ошиваться рядом со мной, так хотя бы не причиняй мне боли! Просто молчи!

– Нет.

– Почему?!

– Потому что я плохой.

Она смотрела на меня грустными глазами раненого оленёнка и недоумевала. На полном серьёзе не могла понять, что кто-то – просто плохой, что у кого-то нет других целей, кроме как причинять боль и страдания.

– Пойдём, – улыбнулся я и открыл перед Кометой покосившуюся деревянную дверь, которой служила доводчиком ржавая визжащая пружина. – Спорим, я найду пять способов довести до слёз твоих родителей за первые пять минут?

Комета шагнула в подъезд с таким видом, словно там её должны были прирезать. Что в таком месте – ни разу не удивительно. Однако я ещё десять лет назад раздобыл базовое знамение, активизирующееся, когда хозяину угрожает опасность. Сейчас оно молчало.

Мы поднялись на второй этаж по скрипучим деревянным ступеням. Комета остановилась возле обитой грязным дерматином двери и, тихонько вздохнув, нажала кнопку звонка.

Я обратил внимание, что кнопка располагалась на уровне бёдер Кометы.

– Это шутка? – Я перевёл взгляд с матери Кометы на её папу. – Нет, ты всё-таки издеваешься? Сдаюсь: где здесь камера? Где режиссёр? Я его большой фанат, хочу пожать этому парню руку.

Отец стоял прямо перед нами. Мать остановилась на углу, не полностью заехав в поворот.

– Твой отец – карлик, а мать – инвалид-колясочник?! – Я застонал. – Нет, ну это слишком. Слишком легко!

Лицо женщины в инвалидном кресле окаменело. Карлик же отнёсся проще, ему явно было не привыкать к издевательствам.

– Кто твой друг, Комета? – спросил он.

– Тс! – поднял я палец. – Кажется кто-то наступил на пищащую резиновую игрушку.

Комета врезала мне локтем в живот, на что я, разумеется, не отреагировал.

– А одноглазого тойтерьера у вас нет?

– Замолчи! – взвизгнула Комета. – Пап, мам, он не мой друг, он – демон! Я не смогу от него отделаться десять дней. Меня выгнали из института, и…

– Выгнали?! – схватилась за сердце женщина. – Господи боже мой, Олимпиодор, её выгнали!

Побледнела, начала обмякать. Карлик засуетился. Вытолкал её из прихожей, куда-то метнулся, принёс блистер с таблетками и стакан воды.

– Маме нельзя волноваться, у неё больное сердце, – прошептала Комета.

– Тише, – попросил я, – ничего больше не говори. Дай мне насладиться тем, что уже есть.

– Она умрёт, если ты будешь продолжать!

– Во-первых, мне плевать. Она – не ты. Во-вторых, если она живёт здесь, то смерти нужно радоваться. А в-третьих, плохо ей стало после твоих слов. Но, конечно, вини меня, это ведь так удобно – обвинить во всех бедах демона.

Я двинулся вперёд и прошёл мимо карлика, который уже привёл в чувства колясочницу и что-то нежно ей шептал, гладя по голове.

– Не слушайте Комету, она такая фантазёрка, – сказал я с улыбкой. – Какой из меня демон. Мы просто поженились и будем теперь жить вместе. Нас объединила любовь к героину. Где я могу поставить свою стереосистему? Кстати, Комета беременна, скоро у неё родится малыш, и вам, папа, будет с кем играть.

***

Квартира была убогой. Пол местами продавлен или проломлен, потом по этому месту покрашен. Извёстка на потолке сделалась жёлтой, в углах колыхались серые лоскуты паутины. Металлическая раковина в кухне просто торчала из стены, бесстыже являя миру исподние сифон и гофрированный шланг – тоже пожелтевшие от времени. Нет стиральной машинки. Унитаз был… ну, такой, с «полочкой под говно». Сперва нужно нагадить на «полочку», а потом смотреть, как поток воды пытается столкнуть всё это дело в сливное отверстие. Да, именно смотреть, потому что крышка отсутствует. И накладное сиденье. И эмаль ванны нуждалась в обновлении ещё двадцать лет назад, а теперь сдалась и уже ничего не хотела, кроме гибели от ядерного взрыва.