–Да бросьте вы, дядюшка! – не согласился я. – Я много раз с ней встречался. Милая старушка. Добрая, ласковая. Мишеньку своего любила больше жизни. А вы такое о ней говорите.

– Ты эту старушку в молодости не знал. Попробуй ей слово поперёк скажи! Да и сейчас, когда она к Бенкендорфу с просьбой приходит – все разбегаются. Так что Михаил Васильевич оказался, как говорится, под твёрдым каблучком. А тут в соседнем имении жила прекрасная Мансыорва, замечательная барышня, общительная, хлебосольная. Муж у неё находился на воинской службе. Михаил Васильевич, на горе своё, потянулся к ней, да в конце концов угораздило его влюбиться без памяти. Много всяких басней про них навыдумывали. Что на самом деле происходило – покрыто тайной. Но вот однажды, под Рождество боевой офицер Мансыров вернулся домой. Решил подать в отставку и спокойно встретить старость. Арсеньева эта весть сразила наповал. Во время домашнего приёма он призвал дочь Марию и жену в отдельную комнату и говорит: «Машенька, ты готова побыть сироткой? А как тебе, Лизавета роль вдовушки?» Мария с матушкой ничего не поняли. Девочка спрашивает: «Папенька, мы будем Гамлета играть? Ты получил новый перевод?» «Гамлета, милая», – с улыбкой отвечает папенька и уходит в кладовую. Подумали: костюм примереть отправился. Но вскоре его нашли мёртвым, а в руке пузырёк из-под яда.

– Что-то слышал об этом случае, – кивнул я.

–Кто-то Елизавете Петровне скажет, уже потом, когда Машенька умрёт, что дом стоит на проклятом месте. Она снесет его, не задумываясь, и построит на том фундаменте церковь Марии Египетской. А уже рядом с церковью повелит возвести небольшой барский домик с мезонином.

– Но, дядюшка, расскажите, что вы знаете о Юрии Лермонтове? Вы так и не договорили: каков был отец у Михаила?

– Что сказать? Настоящий капитан. Капитаном был, и капитаном остался до конца дней своих. Умел красоваться перед дамами. В карты ему частенько везло. А бывало, спускал всё до копья. Вино любил, и не абы какое. Но барин из него никудышний. Пустоват он в хозяйственных делах. Да мало ли таких капитанов у нас по России. Его под каблук пыталась запихать тёща. Но у Юрия Петровича была капитанская гордость. Он никак не желал в чём-то уступать. Накануне рождения сына, Юрий Петрович заявил, что назовёт первенца Петром. Традиция такая в роду Лермонтовых: или Юрий или Пётр, – и никто ему не указ. Елизавета Алексеевна сунула Лермонтову под нос расписку на восемьсот рублей, которую Юрий Петрович дал князю Севскому, – в карты продулся. Тёща выплатила долг, и первенца назвали Михаилом. После рождения сына, Юрий Петрович загулял пуще прежнего. Как я уже тебе говорил: любовь внезапно и окончательно испарилась. Амуры улетели, так, как боялись, что и их он в карты спустит. Привезёт его кучер на рассвете, в дом внесёт, спать уложит. Проснется, наш отставной капитан, рассольчику хлебнёт и – вон из Тархан, никому ничего не говоря. Так неделями пропадал. Вот таков он был, отставной капитан Лермонтов Юрий Петрович.

Вконец стемнело. Стихло всё вокруг. Город уснул. Где-то в горах слышалось жалобное тявканье шакалов и перекличка казаков из пикетов.

–Пора в опочивальню, – решил Дядюшка и поднялся. – Помолюсь, да вина выпью – и спать.

***

 На следующее утро Меркин доложил о прибытии ординатора Пятигорского военного госпиталя Иоганн Егорович Барклай-Де-Толли.

Высокий, худой, немного не складный доктор обладал чудесной темно-рыжей головой с аккуратной стрижкой и ясными светло-синими глазами – истинный шотландец. Узкий тёмно-зелёный сюртук из армейского сукна подчёркивал его худобу. Он принёс с собой потёртый кожаный портфель с бумагами. Дядюшка пригласил доктора выпить чаю, сам принялся за чтение экспертного доклада об осмотре тела. Читал внимательно. Брови его, то взлетали удивлённо вверх, то сосредоточенно хмурились. Дочитав до последней точки, дядюшка сказал: