Причина таких странных маневров стала нам понятна, когда из-за кормы, в полукабельтове от борта судна, показались огромные черные плавники.

– Касатки, – сказал капитан, и попросил – Витя, вынеси бинокль.

Мы приникли к окулярам. В поле биноклей отчетливо были видны черно-белые тела косаток, беззвучно скользивших в воде, и гнавших куда-то огромное дельфинье стадо.

Летящие, у самого борта, дельфины, словно бы перестали дышать, и исходящий от них, плотный, как сироп, ужас чувствовался уже даже у нас на крыле мостика.

– Туда смотрите, – вдруг махнул рукой, по ходу судна, капитан Шестаков.

И впереди, там куда летела дельфинья стая, где хорошо были видны следы их бега, из глубин, выросли еще три огромных черных плавника.

– Это загонная охота, – сказал я, и океан впереди, там где барражировали касатки, вдруг вскипел. Из воды вырвались стремительные черно-белые тела, в ореоле брызг и кровавых кусков, бывших еще недавно добродушными, милыми животными.

Пароход наш бежал туда, сквозь поле этой страшной охоты, и вот уже мы вошли в огромное пятно крови, среди которой плавали мертвые белобочки.

Шестеро дельфинят у борта нашего парохода, счастливо избежавшие этой участи, еще несколько часов плыли рядом, боясь оторваться. Взрослый их товарищ отстал, и судьба его была нам неизвестна.

А мы еще долго смотрели в свой кильватерный след, но других дельфинов у нас за кормой более видно не было.

Картина этого страшного пиршества, увиденного нами на пересечении путей, запомнилась мне на всю жизнь, и вспоминалась, порой, при самых неожиданных обстоятельствах, и в своих снах я, иногда, и сам был этим юным белобочкой, летящим в стылой Атлантической воде, прижимаясь к металлическому боку судна, безразличного к моей судьбе, идущего своим путем, неведомо куда.

Но спасающего меня, и хранящего мою душу над бездной.

Глава 3.

Повествование новое. Лондон

***

 Мы приземлились в Хитроу в час пополудни, и очень быстро пассажиры нашего рейса разбежались по каким-то странным переулкам и закуткам этого бестолкового аэропорта, а мы, вчетвером, побрели по тусклым пространствам в поисках выхода, постоянно куда-то сворачивая, нервно подсовывая свои документы всем встречным англичанам, полицейским и таможенникам, даже, по-моему, какой–то очень представительной негритянке, с полным набором метл и швабр в низкой, приземистой тележке. И все они нас куда-то посылали, широкими, размашистыми жестами.

 Наконец, мы дошли до зала, где нервная толпа встречающих отбирала свои жертвы из остатков, прошедших этот лабиринт и грустный маленький старичок, в потертом твидовом пиджачке и поразившей меня, коричневой, в какую-то желтую крапинку, галстуке- бабочке, сунул под нос моему капитану плакатик, с элегантно напечатанной надписью – SHUSTYAKOFF , в которой мы с большим трудом опознали простую русскую фамилию  Шестаков.

 И действительно, встречали нас.

 Шеф-министр, как мне показалось, несколько приревновал, что на плакатике поковеркали не его фамилию, и отодвинув Юрия Николаевича барским жестом, протянув старичку руку, почему-то ладонью вниз, спросил: «Мы делегация Министерства рыбного хозяйства. Вы встречаете нас?»

 Старичок бодро всучил ему свой плакатик (я втайне надеялся, что он облобызает министерскую длань.), и безошибочно выделив взглядом мистера Shestakoff, грустно сказал на чистом русском языке, даже, как мне показалось с «ерами»: – « Да-с, господа хорошие, меня зовут Юрий Фейман, и Ваш солиситор предложил мою кандидатуру в Адмиралтейском суде, как Вашего переводчика.»

Девственность наших с Юрием Николаевичем познаний в юридической практике Королевского адмиралтейского суда, потребность в переводчике протеста не вызвала, а вот название адвокатской должности – «солиситор», тогда показалось забавной. Словно название некой болезни.