Но дворец, меня не впечатлил. Как говаривал Атос, для помещика Федяшева он был великоват, а для графа де ла Фер явно мал.

Так стояли мы с Юрием Николаевичем у этого пряничного домика, в некоторых сомнениях, пока страж у врат, изнывающий от утренней жары, не обратил на нас свой взор.

Он был толст, ему было жарко, и от этого он любил все человечество. Высшей мерой благоволения, которое он обратил на нас, было желание расстрелять этих двух придурков, что шляются в министерство по такой жаре, к чертовой матери.

– Куда идем? – спросил он.

– В Лондон, – озвучил я конечную точку пути.

– Свезло. – позавидовал сержант – И что вы там забыли?

– В тюрьму – сухо ответил я.

– Ooo! – изумился милиционер, и его желание, поставить нас к стенке несколько приутихло.

– Мы из Ленрыбпрома. Нас вызвали. Шестаков и Верещагин. – пожаловался мой командир.

И тут случилось явление Шефа-министра народу.

Он возник за спиной стража, в ореоле солнечного света, лучезарно улыбаясь и маня нас к себе широкими, приглашающими жестами, слегка причмокивая полными губами. И мы, отбросив робость и сомнения, пошли за ним.

***

Шеф-министр, уже с первого взгляда, был своим в доску парнем. Настолько своим обычно бывает старый друг, с которым ты прошел не один рейс, который, вместе с тобой, шкерил рыбу за бункером старого траулера, весь увешанный рыбьими потрохами и омываемый влетающей в иллюминатор студёной волной Джоржес-Банки. Он стоял за твоим плечом у экрана эхолота, когда вы слизывали донным тралом «Ледяную» рыбу с каменистых откосов острова Южная Георгия. О, как мне была известна эта широкая искренняя улыбка. Я сам, именно с такой улыбкой смотрю на хорошо прожаренный бифштекс, или на юную прелестницу, стоящую рядом, в переполненном вагоне метро, знойным августовским днем.

– Вы, парни, главное не тушуйтесь. Мы таких дел, как Ваше, провели уже больше ста. И ни одного не проиграли! В самодеятельности участвовали?

– Участвовали, – с интонациями Никулина, мгновенно ответил Юрий Николаевич, и, что характерно, тоже соврал.

– Тогда будет проще – выкладывая на стол наш судовой журнал и курсограмму, сказал Шеф-министр. – Будем заучивать нашу роль!

***

Следующие две недели я помню смутно. Нас поселили в гостинице «Россия», и каждое утро, мы с капитаном, оглядывали пряничный силуэт Кремля, завтракали в белоснежном ресторане, в окружении солидных, орденоносных узбеков, с узорными тюбетейками на головах, которых почему-то было очень много в гостинице. Затем спускались и шли на Рождественский бульвар.

Каждое утро бульвар тянулся и выгибал спину навстречу нам, Дорога уходила вниз, откуда-то сверху на него планировала Москва.

И это было здорово!

***

– Скажите, Штирлиц, а что вы делали днем 11 февраля, в районе острова Борнхольм.– интонация «папы Мюллера» шеф-министру удавалась особенно похоже.

– А ничего не делал, начальник. Во льдах стоял, воду варил! Как положено тифоном сигнал подавал.

– Есть у нас сомнение, что ты, мил-человек,туфту гонишь. А вот покажи-ка мне на курсограмме.

– А вот, стою, никого не трогаю, починяю двигатель, с пятнадцати нуль нуль и до пятнадцати тридцати.А вот,обратите внимание, перо пошло вправо. Это супостат на нас налетел,что характерно, правым бортом и причинив безусловный ущерб конструкции судна, удалился в туман, с моим, сука, баком по миделю. Я до сих пор по ночам кричу, как эту жуткую картину вспомню. Мне моральная компенсация положена за мои ранние седины!

– Ты лысый Юра.Какие седины? Не переигрывай. Сбавь обороты.

И так день за днем,сутра до вечера, две недели кошмарных воспоминаний, далеких от эстетики и романтики моря.