Дело о пресечении путей Виктор Верещагин

– Вы будете рассказывать о своей жизни?

– Нет. Хуже. Я буду говорить о вещах, о которых не совсем принято говорить в романах. Меня утешает то, что речь будет идти о моих молодых годах. Это все равно что говорить об умершем.

Михаил Зощенко «Перед восходом солнца»

Пресечение первое.ОДЭН.

Я летел сквозь пространство.

Так страшно и весело мне было скользить над окутанной сумраком  Землей.

Боги мои, как же просто оторваться от тверди.

Достаточно лишь посильнее оттолкнуться ногами, и вытянувшись струной, взлететь , вольно и свободно в другие, неведомые людям, пространства.

Там на за черным осколком ночи ждал странную птицу кто-то грозный, огромный ,как гора.

И молнии выпадая из сиреневого сумрака, высвечивали из темноты, звучащее холодным, прозрачным светом имя – «Одэн».

И вдруг я проснулся.

И в краткую секунду пробуждения вдруг осознал, что полет мой – реальность, и я лечу, соколом парю по штурманской рубке, уютно ткнувшись лицом в ладони.

В следующую секунду тяготение схватило меня жесткой лапой, и потянуло вниз.

«Идиот! Надо же махать руками, а то сейчас в подволок врежусь!»– пришла в голову здравая, холодная от испуга мысль, и я попытался выправить положение, неуклюже выпростал руки, но все же не успел, и жестко вломившись головой в переборку за спиной, ссыпался на палубу.

«Чудно!»– подумал я мотая гудящей головой-«Не проснись вовремя- так и за борт мог бы умотать. Чего там – по коридору, на шкафут, и кто бы знал, что я по дурости упорхнул. С такими способностями надо в смирительной рубашке жить.

Что это было?»

В иллюминаторе клубился какой-то белесый, рваный, стылый туман.

Судно исходило нервной, необычной дрожью, и я понял вдруг, что мы работаем «полный назад».

Я выскочил в рулевую.

Командир был уже там. Стоял в позе «Зю», уткнув лысину в УКВ-станцию и очень внимательно слушал ангельское бульканье на 16 канале. В смысле, английскую речь. Нервно при этом почесывая голые волосатые, коленки. Потому что из всей одежды на нем были только черные «семейные» трусы.

Дурной сон продолжал лепить вокруг меня свою фантасмагорию.

И командир подтвердил это, бросив маявшемуся у телеграфа второму помощнику: – «Он сказал, что его зовут – Одэн.»

Я был потрясен. -Сам верховный Бог древних скандинавов!».

Командир оглядел меня туманным взором и молча сунул мне в руку трубку радиостанции.

-На, поговори с ним.– Как то обыденно попросил он.

Я, как правило с утра, имею привычку болтать с Богами.

И тут я тоже не подкачал.

Бред рассеялся.

Слева по борту, из тумана высунулась огромная туша сухогруза, с какой то странной нашлепкой по миделю.

-А что это у него за башня по борту?– спросил я.

-А это, старик, наш бак вместе с якорем,– как-то грустно ответил капитан.– Он, сука, нам обрезание сделал. Без наркоза.-

-Боцман!…-вдруг, дурным голосом возопил второй штурман- Он же в форпике был, фуфайки перекладывал.

-Амбец тем фуфайкам- донеслось с правого крыла.

Мы все обернулись, и ужас запечатал нам уста.

Белый призрак колыхался в волглой паутине тумана, помывал безнадежно руками, словно манил куда-то, поблескивая железным зубом.

-Юра, это ты? –осипшим голосом спросил Мастер.

-…!– резонно ответил Юра.

-А почему белый?-

-Да я, …! из форпика …мать! В прачечную зашел. А тут как …ло! Ну думаю- ни…себе на мосту чудачат. Где они такую неу…ю льдину отыскали. Что они о себе возомнили…. «Титаник» …мать! И тут опять как …! И меня мешками со стиральным порошком и …завалило.– доходчиво объяснил боцман.-Что это было-то?

-Сухогруз английский. «Одэном» кличут.– опять вздохнул капитан

-Англичане- козлы!– подытожил разговор второй штурман.

***

 До вечера, мы с «Одэном» кружили в каком-то грустном, медленном вальсе.

 Писали бумаги.

 Слали радиограммы на четыре стороны света, а на моей вечерней вахте развернулись каждый в свою сторону и разошлись навсегда.

 Он пошел на Финляндию, а мы получили указание двигаться в Калининград.

 И пошли мы , средним ходом, шарахаясь от высыпавших в море Датских рыбачков,  жалея о прерванном рейсе, об уплывших в сторону Борнхольма фуфайках, о прочих глупостях, и не подозревал я, что жестокий Бог викингов, не бак нам снес, а стальным форштевнем разорвал всю мою жизнь на до, и после.

Не знал, что надежды, семья, любовь, молодость моя остались там у Датского острова, и уплывали, исчезали за бусыми прядями тумана, как те фуфайки.

Навсегда.

 Другая жизнь начиналась отныне и шустро понеслась с горы к неведомой пристани.

Повествование первое.В дорогу.

Меня взяли, когда я намеревался сбежать в блаженное летнее безделье.

 Позвонили на домашний телефон и приказали приехать в «Ленрыбпром».

 За окном стоял бесконечный, жаркий августовский полдень. Солнце неспешно катилось по крышам улицы Рашетова, пытаясь упасть в прохладную лузу далекой Маркизовой лужи.

Я только что отправил жену и дочь на отдых в Ялту, отдав им всю имевшуюся у меня наличность, и потому, блаженствуя на сумму двадцать восемь копеек в сутки, был счастлив и покоен в жаркой тишине своей однокомнатной квартиры, вот уже третьи сутки заслуженного отпуска.

Неожиданно выяснилось, что на сумму в двадцать восемь копеек, можно очень прилично существовать.

 Комфортный алгоритм был таков:

 Покупался суповой пакетик ценой в двадцать копеек, делился на две части и из него готовилось первое и второе блюда. Оставшиеся восемь копеек тратились на удовольствия.

 И тут мне позвонили и предложили пройти все необходимые для человека процедуры, необходимые для поездки в Лондон.

 Собственно, процедур было две: Медицинская комиссия и комиссия партийная.

 Я попытался отказаться от обеих, поскольку медицинская казалась мне преждевременной, и могла истечь в аккурат тогда, когда надо было бы отправляться в очередной рейс, а партийная страшила меня своей непредсказуемостью.

К моему удивлению, мой афронт относительно медицины кадровики снесли, скрежеща зубами, с не очень понятной мне, но явственно видимой тяжелой ненавистью в мой конкретный адрес, но снесли, и отправили проходить с моей медицинской карточкой "дубля", существо безотказное и изначально несчастное. Какой-то белобрысый четвертый помощник, где-то накосячивший в этой жизни, предъявлял мою медкнижку врачам, и те, видя на фото красавца-брюнета, впадали в прострацию, видя перед собой тщедушного блондина, и понимая, что где-то их дурят, тем не менее, безропотно ставили в заключении – здоров.

 Предъявив мне мою заполненную медкнижку, кадровичка, тяжелым металлическим голосом сказала – «А комиссию в обкоме проходить будешь сам, сволочь!»

– Господи, и за что мне это? – воззвал я к небесам, – Зачем мне этот Лондон, мне, только что вернувшемуся с вересковых пустошей Шотландии, на которых я полгода проторчал на приемке Шетландской селедки, в окрестностях Аллапула? Я не хочу в Лондон! Сто лет я в гробу видал ваш Лондон, и королеву в белых тапках! Идите на рынок, купите петуха и посылайте его в Лондон! Всех петухов Ленинграда посылайте в Лондон, скопом и по одиночке! Кто такой этот ваш Лондон? Найдите в Киеве писателя Льва Израилевича Лондона, автора повести «Трудные этажи», прочтите, и пошлите его в этот ваш Лондон! Езжайте сами в Лондон и оставьте меня в покое!

– Понимаешь, старик, – ответили мне небеса, – Собственно мы так и запланировали, и поехать должны были Главный инженер и первый зам генерального директора. Но в Лондоне их фамилии вычеркнули и вписали Шестакова и Верещагина, как непосредственных виновников Борнхольмского крушения.

Так что учи историю партии и езжай сдаваться комиссии обкома, и если ты, козел неблагодарный, перепутаешь там годы, когда проходил семнадцатый съезд ВЛКСМ, то выпустить тебя конечно выпустят, но по приезде гнить тебе на глухих ремонтах до пенсии.

И тогда я понял, за что мне это наказание, и безропотно поехал в обком, уныло ответил на каверзный вопрос – «В каком году состоялся семнадцатый съезд ВЛКСМ?», получил необходимую визу – «Достоин поехать в Лондон, как грамотный член ВЛКСМ, теоретически подкованный и морально устойчивый.», и стуча подковами поплелся домой, собирать чемодан, беспрестанно повторяя грозно зазвучавшее в памяти имя – «ОДЭН».

***

В полдень мне позвонил капитан. Был он странен и в разговоре применял, несвойственные ему, паузы.

-Спишь? – спросил он и замолчал, осознавая, что сказал, что-то не то.

– Сплю. – сознался я, и сам удивился своему ответу.

– Чемодан собрал?

– Зачем? Самолет, вроде бы, через две недели?

– Нет, брат. Мы с тобой выезжаем сегодня вечером. Завтра в обед нас ждут в министерстве.

– ***!!! – сказал я

– Вот именно! – ответил капитан и повесил трубку.

Тот, кто не отправлялся в дальний путь, на другой конец света, стоя в одних трусах, посреди оплавленной от солнца комнаты, всего за несколько часов до отправления, тот жизни не знает!

Через пару часов я собрал дорожную сумку, уложив туда:

Серые и черные брюки классического покроя.

Синие тренировочные штаны с пузырями

Куртку спортивную, типа «Олимпийка», с одной незаметной дырочкой на правом локте.

Пиджак кожаный, черный. Хороший.

Две майки и одну тельняшку.

Три рубашки неброского серого цвета и одну белую в серый горошек.

Серый джемпер с глубоким вырезом.

Настоящие американские джинсы.

Три комплекта трусов и шесть пар носок.

Бритвенные принадлежности.

Одеколон «Шипр»