Дело было в Средней Азии… Ланиус Андрей

Для меня так и осталось загадкой, по каким каналам мой редактор узнал о моем недавнем визите в поликлинику, как и о том, что врачи обнаружили у меня незначительные нарушения сердечной деятельности.

Помнится, я никому не рассказывал об этом, кроме двух-трех близких друзей.

Тем не менее, как-то под вечер он вызвал меня в свой кабинет и с заговорщицким видом сообщил, что выхлопотал путевку в кардиологический центр, лучший не только в Ташкенте, но и во всей Средней Азии! Мол, там тебя, парень, всесторонне обследуют, «подремонтируют», если нужно, и поставят на ноги. И тогда уж, давай, паши на ниве журналистики безо всяких жалоб (а я вроде и не жаловался)!

Надо сказать, что Николай Федорович Тимофеев, редактор «Правды Востока», отличался прямо-таки фанатичной требовательностью во всем, что касалось работы. Он страшно не любил, когда у него отпрашивались на день-другой по семейным обстоятельствам; метал громы и молнии, узнав, что кто-либо из журналистов запаздывает из отпуска.

Но если речь касалась здоровья сотрудников, то он проявлял прямо-таки ангельскую заботу.

Мне оставалось лишь смириться с нежданной перспективой.

И вот я уже иду больничным коридором, только что завершив тягостный ритуал переодевания.

На мне – серый халат без пуговиц, но с поясом, и мягкие войлочные тапочки.

В таком наряде дальше проходной не уйдешь, притом, что на дворе стоит слякотная азиатская зима.

– В двадцатую палату! – после недолгой паузы распорядилась дородная медсестра, которой я протянул сопроводительные бумаги.

В ней чувствовалась строгая хозяйка, не бросавшая слов на ветер.

Однако же металл в ее голосе зазвенел чуточку фальшиво.

Палата, куда меня определили, наверняка, имела какую-то сомнительную особенность, подумалось мне.

Гадать, однако, не имела смысла, и я отправился на поиски своего нового пристанища.

Идти далеко не пришлось.

Обитель под двадцатым номером находилась сразу же за холлом, в котором трещал черно-белый телевизор.

Наслышанный о престижности сего лечебного заведения, я полагал, что найду здесь некие чудеса комфорта, быть может, даже пальму в кадке, но нет, всё было, как в обычной городской больнице.

По углам небольшой комнаты стояли три кровати, рядом с каждой – тумбочка и табуретка, в центре – стол, в ближнем свободном углу на стене висел умывальник.

Вот, собственно, и вся «роскошь».

На кровати у окна сидел в таком же, как и у меня, халате сухощавый узбек лет пятидесяти.

Его лицо – бледно-розовое, скуластое, со впалыми щеками и острым с горбинкой носом выглядело суровым. На его бритой голове сидела потертая тюбетейка.

Стало быть, он и есть один из моих компаньонов?

Мы поздоровались, и я сообщил о факте своего вселения, попросив указать свободную койку.

Поднявшись, он бойко заговорил по-русски.

Я понимал с трудом, ибо на его заметный акцент накладывалась манера изъясняться скороговоркой, словно он сыпал горохом. Полагаю, что когда он беседовал на родном языке с соплеменниками, те тоже улавливали далеко не всё из его стремительной, как бурный поток, речи.

Тем не менее, я усвоил, что его фамилия Халилов, что он работает трактористом в пригородном совхозе, и что путевку в больницу ему выхлопотал директор.

Затем Халилов умолк, ожидая, очевидно, ответной реакции.

Но я и рта не успел раскрыть.

Дверь резко распахнулась, и в палату широко шагнул низенький, с выпирающим животом, восточный мужчина зрелого возраста. На его лунообразном лице со вскинутыми бровями сияла лучезарная улыбка. Полы просторного, не по росту халата свисали едва не до пят, придавая владельцу довольно комичный вид.

Голова у вошедшего тоже была бритой. На ней тоже сидела тюбетейка, но имевшая иной узор, чем у Халилова.

Ну вот, теперь вся палата в сборе!

Усевшись на свою кровать, низенький с минуту молчал, изучая меня, затем хлопнул себя по животу и радостно воскликнул:

– Курсак полный, хорошо! – Сощурил выпуклые карие глаза: – Новый сосед? Хорошо! Как зовут? Хорошо! – ткнул себя пальцем в грудь: – Хушбактов! Хорошо!

Тут же он принялся что-то горячо рассказывать, сначала на русском, которым он владел на уровне «твоя – моя», но постепенно переходя на родной язык.

Голос у него был звонкий, дикция отменная, но я, как ни вслушивался, не мог уловить ни одного знакомого слова, хотя, прожив в этих краях не один год, знал сотню-другую наиболее ходовых узбекских терминов и выражений.

Зато Халилов внимал рассказчику с заметным интересом, согласно кивая в такт.

Нежданно Хушбактов прервал свой монолог и вышел так же стремительно, как и вошел.

Халилов со смущенной улыбкой кивнул ему вслед:

– Что он говорил – я ничего не понял… – И, видя мое недоумение, пояснил: – Он таджик…

Так вот оно что: судьба свела в одной палате представителей трех разных языковых групп!

Хотя узбеки и таджики – соседи, но языки у них разнятся так же существенно, как, например, русский и немецкий.

Узбекский относится к тюркским языкам, которые, в свою очередь, входят в алтайскую семью языков.

Таджикский же язык, родственный персидскому, или фарси, относится к иранской группе индоевропейской семьи языков.

В нашей двадцатой палате двуязычным мог считаться только Халилов, да и то с определенной натяжкой. На фарси он не говорил совсем.

Хушбактов, как сообщил мне тракторист, владел узбекским еще в меньшей степени, чем русским. Этот простой чабан приехал из степного района, где компактно проживали таджики, общаясь, в основном, между собой.

Я, со своей стороны, мог, конечно, построить на узбекском две-три простейшие фразы, но не более того.

Между прочим, знал я и два-три десятка слов на фарси, которые усвоил, прожив несколько месяцев в прекрасном городе Ленинабаде (Ходженте). Но они, эти звучные слова, относились, главным образом, к области национальной кухни.

Однако разноязычие подопечных не могло бы смутить дежурную медсестру. На Востоке это самое обычное дело. Так в чем же загадка ее дрогнувшего голоса?

Секрет открылся мне поздним вечером.

Едва Хушбактов преклонил голову к подушке, как помещение наполнилось громким, в определенном смысле художественным храпом – со свистом, переливами и трелями.

Бедняга Халилов лишь вздыхал, и по его реакции я понял, что эти рулады повторяются из ночи в ночь.

Догадался я и о том, что коварному эксперименту на выживание подвергались до меня и другие несчастные.

Очевидно, они, мои предшественники, добились-таки перевода в другие палаты.

Оттого-то медсестра-хозяйка и посмотрела на меня так оценивающе: ей нужно было заполнить «отказное» койкоместо!

Ладно, с решимостью обреченного подумал я!

Как-нибудь промаюсь бессонную ночь, но с утра подниму бунт! Они еще пожалеют, что безо всякого предупреждения устроили мне испытание храпом!

С этой мыслью, неожиданно для себя, я крепко уснул.

Спал я до утра, как убитый, и открыл глаза с ощущением, будто заново родился на свет.

Приходилось мне где-то читать, что японцы изобрели прибор против бессонницы, имитирующий шум дождя.

Быть может, храп Хушбактова сыграл роль японского аппарата?

Сам «возмутитель спокойствия» уже чинно сидел за столом и подкреплял силы, макая сухую лепешку в пиалу с чаем.

Вид у моего компаньона был такой благостный, что мне сделалось неловко за вчерашние людоедские планы.

Я уже не испытывал ни малейшего желания устраивать бучу, притом, что утратил мотив для этого.

Какой смысл менять палату, где так крепко спится?!

На своей тумбочке я обнаружил направление на анализ крови с грозным предостережением: «Не кушать!»

– Проснулся, друг? – кивнул мне Хушбактов. – Чай будем пить! Хорошо!

– Нет! Нельзя чай! – Халилов помахал над головой таким же, как у меня, направлением. – Написано: «Не кушать!»

– Халилов, не кушать! – по-детски залился смехом наш толстяк, добавляя в пиалу чай из расписного фарфорового чайничка.

В прежней манере мне поведали, что беднягу Халилова уже в третий раз направляют на один и тот же анализ, теряют бумажки, наверное. Только он соберется почаевничать, а тут несут направление – «Не кушать!»

Вдвоем с Халиловым мы направились в лабораторию.

Процедура оказалась недолгой, и вскоре мы присоединились к нашему весельчаку.

За ароматным зеленым чаем, подкрепляя слова жестами, мои новые друзья посвятили меня в тонкости больничных порядков.

Как я понял, скучать здесь не приходилось, поскольку на каждую процедуру существовала очередь. Пока отстоишь в одной, потом в другой, пока пройдешь нужные кабинеты, – уже обед, а там, туда-сюда, и вечер. В свободное время, если позволит погода, можно погулять по дорожкам старого парка, который примыкает к больнице. На каждом этаже есть телевизор, внизу работает библиотека, а в клубе, рядом со столовой, по вечерам показывают кино.

Было бы здоровье!

Я вдруг поймал себя на мысли, что понимаю своих компаньонов гораздо лучше, чем вчера.

Хушбактов храпел ночи напролет.

Медперсонал, во всеоружии ожидавший моего путча, начал взирать на меня как на образцового пациента.

Через несколько дней у меня появилось ощущение, будто я давным-давно обитаю в пределах этого лечебного комплекса.

Я уже в точности знал, куда ведет та или иная лестница, какой вид открывается из торцевых окон на этажах, да и лица встречаемых в коридорах врачей казались знакомыми все до единого.