Он словно попал в параллельный мир с иной культурой, где всё иначе, непривычно, где нет глухой безысходности. Где весёлые люди говорят на совершенно другом языке, в котором все слова понятны, но несут в себе беспечные и спокойные смыслы.

Всё это объединилось для него в Кате и позволило освободиться от застарелых комплексов, от своего будничного «я» и вернуть того себя, каким он был давным-давно, а, может, и не был никогда, а лишь хотел быть.

Это упрощало общение, но не делало происходящее менее реальным. Его язык избавился от пут, и он, обычно неразговорчивый, вдруг обрёл красноречие. Они говорили и говорили, и говорили.

Сначала о том, что видели и делали в этот день и в прошедшую неделю, затем о самих себе, о детстве, о фильмах и прочитанных книгах. Потом разговор пошёл кругами – о религии, о надеждах, о сегодняшнем мире, о людях вообще. Только одной темы Алик не касался – прежней службы. Катя опять чутко уловила его настроение и плавно переключила разговор на музыку, звучавшую в зале.

Музыка делилась для Алика на понятную и непонятную. Понятная – та, которую хотелось переслушать или напеть, непонятная – вся остальная. Когда Катя сказала, что совсем не разбирается в музыке и делит её по принципу: нравится или нет, он опять удивился совпадению их восприятий. Катя понимала его с полуслова, как и он её. Они не раз озвучивали мысли или заканчивали друг за друга фразы.

После кафе немного прошлись по ночному центру, ярко освещённому фонарями и разноцветными гирляндами на деревьях. Кругом гуляли парочки и компании, словно был не поздний вечер, а разгар дня, что, вероятно, объяснялось близостью выходных. Но всё рано или поздно заканчивается, и Алик почувствовал острое сожаление, когда Катя попросила отвезти её домой.

На половине пути под капотом машины вдруг что-то загрохотало, мотор несколько раз чихнут и заглох. «Копейка» встала замертво. Алик раздосадовано хлопнул ладонями по рулю, не прошло и десяти дней, как он забрал автомобиль из мастерской.

– Приехали,– сказал он. – Прогуляемся до твоего дома или такси вызовем?

– Такси в такое время неохотно приезжают, – ответила Катя. – А как же машина? Бросишь её здесь?

– Не брошу, а оставлю ненадолго. Угонять её смысла нет – эта старушка никому, кроме меня, не нужна. Разорять посреди дороги никто не станет. Пошли? Я так понимаю, что идти недалеко?

–Днём напрямик через территорию завода мы бы минут за пятнадцать дошли, а в обход, конечно, дольше.

– Разве это плохо? – он взглянул на неё.

– Наоборот. Но я, всё равно, одна идти побоялась бы.

–Ты не одна.

–Поэтому и не боюсь.

Они шли, держась, как дети, за руки. Почему молчала Катя, Алик не знал, а у него желание разговаривать пропало из-за появившегося вдруг ощущения опасности. Пока было непонятно, чем это вызвано, но интуиции, что не раз спасала ему жизнь, он доверял всецело и насторожился. Однако до самого общежития ничего не случилось.

Около подъезда остановились.

–Я бы сейчас чаю выпила,– неожиданно сказала Катя.– У меня есть замечательный чай с травами и ягодами. Хочешь?

– Очень, но, боюсь, уже поздно. Твоя мама, должно быть, уже спит.

– Мама вчера уехала в санаторий на целых три недели. Пойдём?

Свет уличных фонарей отразился в её глазах, гладкая прядь упала на щёку. Он отвёл эту прядку с лица. Губы девушки тронула улыбка. Не надо было ничего говорить, всё было ясно и так.

Они прошли по гулкому просторному фойе, потом по узкой лестнице, прятавшейся за углом, поднялись на третий этаж. Дверь, которую отперла Катя, располагалась посредине длинного широкого коридора, заставленного старой мебелью, детскими ванночками, велосипедами и какими-то тюками.