Давши слово… Елена Вербий

Две вороны клевали во дворе голубя. Видно, тот был болен, потому что не улетел, а заметался, тяжело ковыляя и переваливаясь с боку на бок. Потом попытался укрыться в узком проёме между мусорными баками, но не поместился туда полностью – лишь воткнул голову и теперь, бессильно распластав крылья, слабо трепыхался под ударами безжалостных клювов, рвавшими его, ещё живого, на части. Вороны дёргали головами, отпихивали друг друга и подскакивали на месте в нетерпении ухватить кусок тёплой голубиной плоти.

Городских голубей Алик не любил, считал их распространителями заразы, способными только выпрашивать подачки и гадить на головы прохожим. Их бесчисленное множество слеталось к горам раскрошенного хлеба, которые пожилая сердобольная санитарка каждый день вываливала около баков госпитальной мусорки. Но стоило появиться воронам – и прочие птицы уступали место хищницам. Даже когда тех потянуло на свежатинку, ни один голубь не бросился на защиту. Жалкие никчёмные трусы. Разбойниц-то всего две, а голубей – не сосчитать. Но ворону попробуй задень – мигом ответку схлопочешь! В горах Алик однажды видел, как сокол сбил одну в полёте, и вдруг со всех сторон на её крик налетели серобокие подруги и давай прямо в небе охотника клевать. Пришлось побитому охотнику бросить добычу и бесславно ретироваться, пока цел. Вот это – настоящее братство.

Голубя жалко не было. Слабакам – туда и дорога. Если не умеешь противостоять трудностям и сопротивляться, жизнь непременно загонит тебя на помойку, где и сдохнешь, забившись в щель.

Какая-то девочка лет десяти подбежала, замахала руками, отгоняя ворон. Те не улетели, но порскнули в разные стороны. Раненая птица, волоча крылья, доковыляла до прислонённой к бакам коробки, укрылась под ней. Но молодая женщина – наверное, мама – тут же, увела спасительницу за руку. И вороны с двух сторон подступили к картонке – добить жертву.

Досматривать трагедию Алин не стал. Ясно, чем всё закончится.

Он взял с подоконника выписку из заключения медкомиссии, вышел из госпиталя и пошёл вдоль по улице, куда глаза глядят. Домой не хотелось.

Так потеряно он не чувствовал себя, даже когда узнал о комиссовании. Тогда ещё была надежда, теперь – нет.

За последние семь лет по госпиталям поваляться пришлось не раз. Даже год назад, когда пришёл в себя в госпитале и узнал, что после тяжёлого ранения придётся восстанавливаться долго, не сильно огорчился – ведь не инвалид. Вроде сначала собирались дать третью степень, но к выписке оказалось, что пациент выздоравливает на удивление быстро. Алик страшно этому радовался, усердно тренировался в зале ЛФК и очень рассчитывал в заключении врачей прочитать «годен». Но перед заветным словом стояла частичка «не». Дополнение «временно» обнадёживало, но какой период подразумевается, сказать никто не мог. Прогнозов врачи не давали. Согревали душу и давали надежду слова командира, навестившего его несколько раз во время лечения, о том, что Алика на службе ждут, чтобы там врачи не говорили. Но вот прошёл год, а о возвращении в армию и речи быть не могло.

Через первые шесть месяцев он лёг в госпиталь на переосвидетельствование, вердикт тот же. «Ничего, поторопился», – решил Алик и отложил возвращение в армию ещё на полгода. Но и на второй комиссии опять: «Вам, голубчик, пока на службу рано».

Почему рано-то? Руки-ноги целы, на татами любого уделает – только в путь, стреляет десять из десяти. Кадровый офицер, одиннадцать календарей выслуги, боевой опыт. Чего ещё надо? Это всё, наверно, психолог со своими тестами: «Чем лес отличается от парка?» Думаете, количеством деревьев? Фиг вам! Наличием скамеек. Алик тогда посчитал, что это ответ дебила, и выбрал вариант про деревья, а оказалось, что правильный – про скамейки. Так у кого с мозгами не в порядке? Листочков с тестами было много. На последних он уже бездумно расставлял галочки, скользя глазами по вопросам. Должно быть, дело именно в этом – надо было читать. В итоге мозгоправ дал от ворот поворот. «Осваивайтесь, – говорит, – в нормальной жизни».

Для Алика нормальной была жизнь в армии, где рядом товарищи, на которых можно положиться, а на гражданке каждый сам по себе.

Он вернулся в родной город и поначалу жил вместе с матерью. Первым делом привёл в порядок старенькую «копейку», которую ему сразу после комиссования с барского плеча отдал Борис – материнский муж. Стал ездить далеко за город, чтобы там гонять по просёлочным дорогам, упражняясь в экстремальном вождении.

Частые вопросы матери, когда же он возьмётся, наконец, за ум и найдёт какую-нибудь работу, раздражали.

– Не хочу я ничего искать, никуда устраиваться не буду, я вернусь в войска, – упрямо отвечал он.

– Зачем? Что тебе дала армия, кроме разрушенного здоровья? – эти слова в разных вариациях мать твердила непрестанно. Менялись интонации, но не менялась суть.

– Я больше ничего не умею, – отвечал Алик.

– Ерунда! – возражала мать. – Если б захотел, давно бы уже или у Бори работал, или сам куда-то устроился, в любой автосервис, например, ты же машины с закрытыми глазами можешь разобрать и собрать, но тебе больше нравится валяться с утра до ночи на диване и щёлкать пультом телевизора, да за городом машину гробить. Хоть бы с друзьями встретился или с девушкой хорошей познакомился, жизнь бы сразу новыми красками заиграла. Не дело вот так валандаться, как деревяшка в проруби…

– Настя права, – поддерживал Борис. – Как я всегда говорю: жизнь, как дом – без выхода не бывает. С работой решим, без дела болтаться не будешь. У меня в бригаде тебя ребята натаскают, как следует, поначалу, конечно, подсобником, но через пару лет станешь мастером на все руки, а зарплату я тебе сначала платить буду почасовую, чем дольше поработаешь, тем больше получишь, а со временем, как всем, сдельно платить буду, – и снисходительно похлопывал Алика по плечу.

Как же он бесился в такие моменты! Едва сдерживался, чтобы не схватить что-нибудь большое и тяжёлое и не запустить Борису в голову.

Даже про себя Алик его ни отчимом, ни, тем более, отцом не называл, хотя мать вышла замуж, когда Алик ещё в начальной школе учился. Борис тогда был тощим и работящим. Он мало ел и совсем не пил, много работал и, по тем временам, неплохо зарабатывал. В девяностые накрылся медным тазом строительный трест, где Борис трудился мастером. Но он не растерялся, как многие, а предприимчиво отхватил от разваливающейся организации хорошие инструменты и кое-какую технику. Например, выкупил по цене лома малый подъёмный кран, строительные леса и другие полезные вещи. Собрал бригаду из квалифицированных рабочих, зарегистрировался как предприниматель и начал самостоятельную деятельность. Нашёл, как говорится, нишу. Заказчиков хватало, на ремонтные работы спрос не падал. Постепенно Борис вошёл в тесный тандем с одной из крупных строительных компаний на правах мелкого субподрядчика и зажил припеваючи. Нет, он ничего не пел – он пил. Пил различные дорогие напитки, словно вознамерился перепробовать их все. Впрочем, не напивался. А ещё начал много есть, тоже, видимо, оттого, что теперь были доступны деликатесы, которые не всем по карману. Принцип такой жизненный: «Ни у кого нет, а у меня есть!»

Борис растолстел, обрюзг, облысел и стал похож на откормленного борова, у которого в жизни нет другой цели, кроме как послаще пожрать и подольше поспать. «Я всегда говорю, что не пропаду, – повторял Борис. – Дома, как зубы, всегда нуждаются в ремонте». И смеялся. Он постоянно цитировал себя любимого: «Как я всегда говорю…» или «Как я люблю говорить…», или «Надо уметь жить правильно».

Правильно – видимо, так, как жил теперь этот довольный боров: сплошные удовольствия – то рыбалка, то охота, то бесконечные застолья с такими же «умельцами» и подчинёнными. Где можно бесконечно слушать только себя, а все вокруг раболепно и восторженно заглядывают хозяину в рот, смеются каждой шутке и поют ему дифирамбы. Где третий тост непременно «за любовь».

Алика коробило это «за любовь». За какую ещё «любовь»? Что вы называете этим словом, уроды? Третий тост для Алика, как и для любого военного, всегда за тех, кто ушёл навсегда, кто больше никогда не встанет плечом к плечу с товарищами, за светлую память тех, кто погиб.

Объяснять что-то этим людям было бесполезно – это Алик отлично понимал и своего отношения к материнскому избраннику не демонстрировал. Если ей нравится обихаживать «своего мужчину», если она чувствует себя не прислугой в доме, а гостеприимной хозяйкой – на здоровье. Во всяком случае, мать была довольна жизнью и Борисом дорожила. Вот и славно.

Но жить вместе с ними, видеть эту рожу ежедневно, слушать поучения стало невыносимым. Злость закипала внутри, как вода в чайнике на включённой плите – постепенно и непрерывно. Руки чесались двинуть по зажравшейся морде, раздающей поучения, и сдерживаться с каждым днём становилось всё труднее.

Алик решил жить отдельно, благо средства позволяли. Он купил однокомнатную хрущёвку с ремонтом и переехал. Исключил, так сказать, источник раздражения и злиться вроде бы перестал. Но душевная боль никуда не делась.

Часто снилась война, и он просыпался в поту на разворочанной постели после очередного боя, заново пережитого во сне. Были и другие сны, где он тонул в мутной непроглядной воде. Тогда он открывал глаза и до рассвета таращился в потолок.