На стенах висели картины. Не яркие, кричащие полотна, призванные поразить или отвлечь, а сдержанные, академические. Пейзажи, написанные с дотошной точностью, натюрморты, где каждый блик на фрукте казался результатом мучительного выбора художника. И портреты. Портреты предков. Их глаза – умные, проницательные, иногда усталые, иногда суровые – казалось, следили за нами из глубины десятилетий, столетий. Это были изображения, это были взгляды тех, кто ушел, но чье присутствие продолжало существовать в этом пространстве, заключенное в холст и краски. Их взгляд ощущался почти физически, добавляя к тяжести воздуха еще и чувство незримого присутствия, немого осуждения.

Анна двигалась в этом пространстве легко, непринужденно, как рыба в воде, как птица в своем гнезде. Это был ее мир, ее реальность, ее унаследованная жизнь. Она принадлежала этому месту так же естественно, как пыль на корешках книг или трещины на кожаной обивке. Но ее лукавая улыбка, ее приглашение войти, ее существование рядом со мной в этой тишине, нарушаемой лишь мерным, неторопливым тиканьем старинных часов на каминной полке (еще один хранитель времени, еще один немой свидетель становления и утраты), создавали в этом монументальном, подавляющем пространстве наш собственный, хрупкий, почти нереальный уголок соприсутствия.

Мы говорили. О книгах, конечно. О картинах. О запахах. О том, как время ощущается в этом доме.

– Здесь как в музее, правда? – сказала она, проводя пальцами по корешкам. Ее голос был низким, чуть хрипловатым, и он звучал в этом пространстве особенно интимно, словно нарушая вековое молчание.

– В музее жизни, – ответил я, и мои слова показались мне чужими, слишком громкими. – Каждая вещь здесь присутствует с такой настойчивостью, что почти кричит об этом.

Она улыбнулась той своей улыбкой. – И ты чувствуешь себя… не совсем реальным рядом с ними?

Я кивнул. Это было именно так. Рядом с этой вековой, незыблемой реальностью, мое собственное существование казалось эфемерным, зыбким, почти прозрачным.

– Но ты выбрал быть здесь, – тихо сказала она, и в ее глазах мелькнуло что-то, что заставило мое сердце сжаться. Это было напоминание о свободе, о выборе, о тяжести этого выбора. Я мог уйти. Я мог не приходить. Но я был здесь. И в этом присутствии рядом с ней, в этом пространстве, насыщенном жизнью других, рождалось наше – хрупкое, временное, но наше.

Мы стояли у высокого окна, глядя на старый сад, где осеннее солнце золотило листья.

– Этот дом… он как якорь, – прошептала она, не отрывая взгляда от сада. – Он держит. Но иногда кажется, что он тянет на дно.

– Якорь во времени, – добавил я. – Он не дает тебе уплыть в небытие.

– Или не дает начать, – поправила она, поворачиваясь ко мне. Ее глаза были серьезны. В них читалась усталость от реальности, от наследия, от взгляда предков. – Иногда хочется просто… жить без всего этого груза.

– Но разве можно жить без груза? – я спросил, и это был не риторический вопрос, а мучительное размышление. – Разве не груз – наша реальность, наши выборы, наше уединение – и есть то, что нас делает?

Она не ответила сразу. Тиканье часов стало громче, словно отмеряя секунды нашего хрупкого соприсутствия в этом царстве застывшей истории. Наступила пауза, наполненная невысказанным. Пауза, в которой ощущалась вся бездна уединения, даже когда мы стояли так близко друг к другу. Ведь каждый из нас был своим собственным, непроницаемым миром, островом в океане пустоты, лишь на мгновение коснувшимся другого острова.

…Наступила пауза. Не просто отсутствие звука, но плотное, осязаемое ничто, разверзшееся между нами, несмотря на ничтожное физическое расстояние. Эта пауза была наполнена не столько невысказанным, сколько невыразимым – той фундаментальной отчужденностью, что лежит в основе всякого индивидуального бытия. Каждый из нас был своим собственным, непроницаемым монадой-миром, заключенным в скорлупу сознания, островом в безбрежном, равнодушном океане пустоты, и лишь на мгновение, случайно, наши берега коснулись друг друга. Но даже в этом касании ощущался разрыв, разделяющий наши внутренние пространства, наши уникальные реальности.