– Ты не знаешь моего брата… Дверь скоро сломают. Ты, придурок, даже не представляешь какой он упёртый.

Сердце бешено бьётся, кровь шумит и единственное, что в настоящий момент начинает заботить Виньен, это не потерять сознание от предвкушения реванша. Она не совсем понимает, какой выиграла бой, но перестать сверкать широчайшей ухмылкой – не в силах. Надо держаться в сознании. Упав ниже плинтуса, упала от радости в обморок, это не то, что хотела бы говорить себе Виньен при воспоминании о вытворенном, считай собственными руками, пиздеце.

– Я запомнил тебя, – бросает досаду коробчатый.

– Да мне похуй.

Реально ведь, похуй. Виньен настолько плевать на то, что там этот запомнил, что Ёнсок, даже отползая в угол под раковиной, делает это лишь для того, чтобы не валяться на обозрении, когда победно ворвётся хён. Глядя на отражение размазанного слизня, она устаёт держать лыбу и начинает хихикать, но не замечает, как обрывистые смешки обретают размах лавины из неудержимого хохота. Вся морда мокрая, то ли от соплей, то ли от слёз. До чего же на полу холодно, скользко, липко и грязно.

– На хуй иди, – бросает вдогонку Виньен.

Отступающий «короб» лепит болезненный пендель и шагает к двери, что-то пообещав. Да кому он, блять, сдался, со своими угрозами.

– По-шёл-на-хуй-де-бил, – выдыхает Виньен словесный выстрел; дрожит и обхватывает себя; не в силах встать поджимает колени.

***

Воображение Джинхёна рисует происходящее за заслоном таким широким мазком, что перед глазами багровые брызги. А если младшая там не с одним? Если с ней двое или трое… Если её принуждают, избивают, мучают? Как девушка придёт в себя после такого? Пхан дёргает ручку до рези в суставах, другую бы вырвал, но этой, как назло, ядерный взрыв не страшнее чиха. Прошлое дело семьи замяли, и сейчас, случись что, всё замнётся. Этой ночью в «Кондитерской» монстры являют личины, но нет чудовищ страшней человека, который спрятан за маской. Кругом только маски, на камерах – маски, в записях тоже окажутся маски. Джинхён долбит со всех кулаков и орёт, что администрация действует исходя из регламента и, если… услышав щелчок, не успевает отойти от двери, чуть не падает в невесомость, перевалившись через порог.

Мимо проскальзывает фигура с будкой вместо башки. Тип и Пхан расходятся, как в слоумо, но за долю секунды. Можно поклясться, что за нелепым фасадом этот залупоголовый смеряет айдола злобным и мстительным взглядом. Мышцы во всём теле сжимаются в тугой жгут, кулаки наливаются словно свинцом. Пхан знает, что пожалеет о сделанном, если прямо сейчас вколотит помятого гуся в пол. Слишком близко слышны пересмешки…

– Не трогай его, – вроде бы доносится до Джинхёна, – пусть нахуй идёт.

Под раковиной шевелится живая, голая, блять… уползающая Ёнсок.

Коридор наполняет заливистый смех. Залупоголовый давно за пределом вытянутой руки, а чуждое веселье недопустимо рядом. Когда гости жуткой вечеринки заметят драку, вызовут охрану и будет скандал. Сквозь стиснутые зубы со свистом всасывается воздух. Пхан затворяет тяжеленную заслонку, и у него подкосились бы ноги, если бы по инерции он не схватился за фаянсовый выступ.

– Помоги мне встать, – слышит он из-под толщи водного столба, которым Джинхёна придавило.

– Я успел? – он не смеет смотреть на сестру, коря себя за то, что сдержался, сожалея, что не успел впечатать уёбище в кафель.

– Я бы, и сама справилась, – пытается дерзить Вив. Раз раздосадована, то это хороший знак. Сам же Джинхён чудом удерживается вертикально. Грохнулся бы на колени, но не может себе такого позволить.

– Что здесь было?