В воздухе витал густой запах табака, смешанного с дешёвым виски “Old Crow” и ещё каким-то неуловимым ароматом – запахом страха и отчаяния, казалось, впитавшимся в самые стены домов. В тот год, кстати, в Чикаго было зарегистрировано рекордное количество убийств, и Эдит подумала: “Наверное, этот запах и есть запах смерти”.

Дождь лил как из ведра, словно кто-то наверху открыл небесный кран, пронизывая до костей, и Эдит представила, как замёрзшие бездомные пытаются согреться под козырьками магазинов, мечтая о тёплой постели и чашке горячего кофе. Она вспомнила, как бабушка говорила: “Бедность – не порок, но большая неприятность”.

“И куда нам теперь бежать?” – закричал Артур, стараясь перекричать шум дождя и оглушительные звуки джаза, доносившиеся из ближайшего клуба. Он был совершенно дезориентирован.

“Это неважно, старик!” – ответил Джек, не сбавляя темпа. “Просто бегите! И снимайте! Снимайте все, что приходит вам в голову! Снимайте свои воспоминания! Снимайте свою любовь! Снимайте то, что вы хотите вспомнить!”

Эдит, повинуясь какому-то внутреннему инстинкту, словно дирижёр, берущий в руки палочку перед началом концерта, включила камеру и направила ее на Артура. Холодный металл камеры приятно коснулся ее ладони, напоминая о мечтах юности.

“Что ты помнишь, Артур?” – спросила она, стараясь говорить как можно громче, перекрикивая шум дождя и гул ночного города. “Что ты помнишь о нашей первой встрече? Какой я была тогда? Не лги мне, Артур, сейчас важна каждая деталь”.

Артур на мгновение замялся, словно пытаясь отыскать хоть какие-то приятные воспоминания в лабиринтах своей памяти, среди пыльных полок с забытыми обидами и невысказанными словами. Дождь барабанил по мостовой, словно напоминая о быстротечности времени. А потом, словно очнувшись от долгого сна, его лицо озарила слабая улыбка, и он начал говорить, запинаясь, словно разучившийся говорить о любви:

“Я помню… я помню, что ты была самой красивой девушкой, которую я когда-либо видел. Ты работала в маленькой булочной на углу нашей улицы, называлась она, кажется, “Сладкоежка”, и от тебя всегда пахло ванилью и корицей, словно от рождественского пирога.

Я каждый день приходил к тебе за пончиками, хотя, если честно, терпеть их не мог… Просто чтобы увидеть тебя… Чтобы увидеть, как ты улыбаешься”.

Эдит, продолжая снимать и стараясь не уронить старенькую камеру, которая тряслась в её руках, как осиновый лист на ветру, вдруг улыбнулась, словно сквозь пелену времени увидела молодого, влюблённого Артура. В её глазах, казалось, вспыхнула искра давно угасшей любви, словно огонёк свечи, зажжённой в тёмной комнате.

“А я помню твой смешной галстук в горошек,” – ответила она, смеясь сквозь слезы, которые смешивались с дождём на её щеках. “И то, как ты всегда краснел, когда я смотрела на тебя. Ты был таким стеснительным, словно школьник, впервые увидевший девочку”.

И подумала: “Господи, неужели я снова чувствую что-то похожее на любовь?”.

Джек, бежавший рядом с ними и постоянно оглядывавшийся по сторонам, подгонял их, не давая им остановиться: “Быстрее! Снимайте! Не останавливайтесь! Не дайте им вас поймать! И помните, ваша жизнь сейчас – это кино, где на кону ваша свобода!”

Они бежали по тёмным, залитым дождём улицам Чикаго, словно герои фильма-нуар, которые знают, что в финале их ждёт либо пуля, либо горькое разочарование, снимая друг друга, словно пытаясь запечатлеть последние мгновения жизни, словно предчувствуя скорую разлуку, вспоминая прошлое, словно воскрешая призраков из далёкого прошлого, словно пытаясь вернуть то, что безвозвратно ушло, пытаясь воскресить ту любовь, которая, казалось, навсегда ушла из их жизни, оставив лишь горький привкус разочарования и сожаления.