«Направлением к счастью ты знал, что во мне нет плохой пустоты,

но исчезнув в том сердце настал – ты вампиром под днём, как мосты».

«На черепе нет маски в сто огней, над черепом нет страха выть к

чутью, но завтра будет лучше проходить твой мир в глазах

искусства по нутру».

«Сердце ищет за днём этот рай, но из каждой в осколке мечты

понимает, что день – это ты возле прошлого в страхе из раны».

«Поднимая свой бледный огонь ты ведёшь между страстью – тот

звук, где-то в личности доводом к небу, где-то в масках искусства за торг».

«Бытие или вечная мгла стала новой капризной слугой выть сегодня,

что я не такой, но хочу измениться от жизни».

«Оправдательный в небе надзор будет поводом к счастью сказать,

что, быть может, не стала ладонь отгораживать подлинный хаос».

«Ты проводишь весь день за судьбой, а когда говоришь, что плохой -

сам не веришь чутью, будто ад – твой поверенный в сердце за взгляд».

«Идеалами стала та тьма над Европой кружить в высоте, но и ты не

прикрасишь ей форму на глазах обнажённой приметы – расти».

«Дети плачут, те воют вдали – звери мужества, будто внутри – стала

оземь противна та даль нам по жизни свой день – открывать».

«За кирпичной стеной, за проталиной в смерть ты открыл свой

потёмок над Питером зреть и опять по глазам, обожая круги ты

наводишь знакомые там обереги».

«По игре над утратой свободы не зря ты почти испустил этим дух по

нутру, но своими затёртыми верхом углам переменами – смотришь

во мне поутру».

«Тонут чёрные степи в тебе, словно ад и за днём ты готов упираться

назад, чтобы слышать свой день как по веку – один и блуждать

между мыслями льдин».

«Забрызгав корабельный ад во мне – ты снова проползаешь в форму

слов и тают чайки вовремя, что сам ты морю говоришь по небесам».

«Идёт и выше ищет словом чушь свой тайный яд, где пробует меня

под день чудесной мании просить о воле субъективности – скостить».

«Не видит и формой не знает Москва, что ратуют взгляды по небу на

рай сегодня ту волю досады пера в осклабленной ниве земного ума».

«Ты довод нашёл у совы в этом сне, а утром ты вышел в знакомом

чутье, чтоб быстрыми слову манеры руками исправить тот день

между нами».

«Истаяло зарево в поле земном, а ты не отучивать миру готов, а

ждать словно чуда – тот день о блага, где сам ты взрастил и врага».

«Газетные формы о блажь не дают тебе распрямлять этот мир

поневоле, но сам ты читаешь газету на воле мучительной формы слезы».

«Исподлобья сравнения скажешь мне суть, о которой забыл в этом

зареве днём, за которым ты сам узнаешь и о нём в безымянности

догмы свободной идеи».

«Нет тебе перелеска, а за лесом – твой дым утопающей бездны

гулять от идей, чтобы днём в перелеске, имея тоску – управлять

идеалами в прошлом лесу».

«Загнан ты в полутьме и за вечностью день – твой потомок пути на

обратной дороге, чтобы множить гордыню вослед простоте из

ничейности довода жизни в потере».

«Сохраняешь от чистой судьбы, словно нить – ту проворную форму

однажды на имени, но у имиджа старая форма слезы распустила

короткие ноги за временем».

«Бледнолицый и оземь гортанный, как рок – твой порок

необычностью выстрелит в небо, а на завтра ты слову ускоришь тот

день на обрывках судьбы, заправляя в том правду».

«Белым – белым, пушистым сегодня клеймом ты нашёл слову чудо и

высмеял нас, но помножил на дне обязательство в час необычности

этой причуды».

«День из грёз, день из насыпи в подлинник лет – ты учёл, как

притворный на небе поэт и поэтому смотришь сегодня на рай, чтобы

чувствами выстрелить в прошлое».

«Над карнизом ты муку свою отпустил, а потом и за руку хватаясь

спросил, что есть мочи о древности в липкой норе, из которой ты