«Держи, – сказал он безразлично. – Пригодится. Там, куда ты отправляешься, шведский стол не каждый день накрывают».

Он не стал ждать благодарности. И не стал добивать. Зачем тратить патрон? Природа сама доделает работу. Или те, кто мог вернуться. А галета… ну, может, она подсластит ему последние минуты. Или просто привлечет крыс чуть позже. Рексу было все равно. Он просто сделал то, что сделал. Без всякой задней мысли. Или почти без всякой.

Выходя из разгромленного поселения, он еще раз оглянулся на символ спирали. Замок Плача. Летающие машины. Мама, у которой глаза повсюду. Это начинало походить на серьезную заварушку. А Рекс, как ни странно, начинал чувствовать что-то похожее на азарт. Или просто предвкушение хорошей драки. В конце концов, скука убивала не хуже зомби.

Он пошел на север, туда, где по слухам чернел замок безумной королевы. И тени вокруг, казалось, стали еще гуще. А шепот этого проклятого мира – еще настойчивее.

Глава 7

Хрупкое понимание

Буря. Она обрушилась на замок с яростью голодного зверя, колотясь в вековые стены ледяным дождем и завывая в трубах так, словно целая армия призраков справляла там свою жуткую тризну. В такие ночи казалось, что сам мир за пределами этих каменных бастионов корчится в агонии, и замок Матриарха – единственный незыблемый утес посреди бушующего океана хаоса.

Лену вызвали в главную обсерваторию Арис – помещение на самой вершине центральной башни, с огромным, почти панорамным, бронированным окном, выходившим на север. Обычно Арис проводила здесь время в одиночестве, наблюдая за своими «владениями» или за звездами, если те удостаивали этот проклятый мир своим холодным сиянием. Сегодня звезды были надежно укрыты ревущим мраком.

Арис стояла спиной к Лене, глядя в окно, на которое обрушивались потоки воды, искажая и без того безрадостный пейзаж до неузнаваемости. На ней был тот же белый халат, но волосы были распущены, что случалось крайне редко, и темная волна инея рассыпалась по ее плечам, придавая ей сходство с какой-то древней, скорбной жрицей.

«Они боятся бури, знаешь ли», – произнесла Арис, не оборачиваясь. Голос ее был странно спокоен, почти медитативен, но Лена уловила в нем знакомые стальные нотки. «Мои… дети. Инстинкты. Первобытный ужас перед стихией, которую они не могут контролировать. Забавно, не правда ли? Я дала им подобие вечности, избавила от страха смерти, но они все еще трепещут перед громом».

Лена молчала, ожидая. Такие монологи Арис обычно были прелюдией к чему-то… важному. Или опасному.

Арис медленно повернулась. В тусклом свете, исходящем от приборных панелей, ее лицо казалось высеченным из слоновой кости, а глаза горели тем самым лихорадочным огнем, который всегда пугал Лену до дрожи в коленях.

«Ты ведь считаешь меня чудовищем, Лена?» – вопрос прозвучал без вопросительной интонации, как констатация факта.

Лена почувствовала, как по спине пробежал холодок. Это был прямой удар. Она осторожно подбирала слова: «Я считаю, что вы… делаете то, что считаете необходимым. В обстоятельствах, которые трудно даже вообразить». Это была не ложь. И не вся правда.

Арис усмехнулась – едва заметное движение уголков губ, отчего ее лицо стало еще более хищным. «Дипломатично. Но предсказуемо. А что, если я скажу тебе, что этот мир… он заслужил свою участь? Что человечество было злокачественной опухолью на теле планеты, и мой… вирус… стал лишь тем скальпелем, который вскрыл этот нарыв?»

Она сделала шаг к Лене, и та невольно отступила.

«Посмотри вокруг, – Арис обвела рукой пространство за окном, где бушевала стихия. – Войны. Ненависть. Жадность. Саморазрушение. Они называли это цивилизацией. Я называю это агонией вида, изжившего себя. Мои дети… они проще. Чище. У них есть одна цель. Один инстинкт. Никаких моральных терзаний, никакой лжи, никакого лицемерия. Они – следующая ступень. Или, если угодно, возврат к первозданной чистоте».